Кошачий переполох

Появление Сесса

Глава первая

Когда я сообщила старику Адамсу о нашем намерении снова отправиться в Скалистые горы – покатаемся верхом, сказала я, поищем гризли, которых в тот раз так и не увидели, а может, даже и волков, – он поглядел на меня как на ненормальную.

Бесспорно, он почти всегда смотрит на меня именно так. Мы с Чарльзом живем по соседству с ним восемнадцать лет с лишком, но в его глазах по прежнему остаемся горожанами, а потому во всех житейских делах ничем, кроме слабоумия, не блещем.

Но теперь он взглянул на меня с еще большей жалостью, чем обычно.

– Тебе что, здешних зверюг мало? – осведомился он и добавил озабоченным басом, так как на самом деле очень к нам привязан: – Ты бы лучше ухо востро держала.

Я знала, на что он намекает. Взять хотя бы предыдущую неделю, когда мы вывозили бревнышки с нашей лесной делянки площадью в два с половиной акра. Ну, просто сцена из жизни лесорубов в канадских дебрях: Чарльз складывает бревнышки у дороги, а я нагружаю их на грубо сколоченные сани, чтобы Аннабель, наша ослица, свезла их вниз по склону домой.

Идею саней подсказала крутизна холма. Повозка на колесах с таким грузом скатилась бы вниз сама, подцепив Аннабель, а на полозьях груз аккуратно скользил позади нее, и его вес обеспечивал необходимое торможение. Ну а втащить пустые сани вверх по склону Аннабель и вовсе не затрудняло.

И работа эта ей страшно нравилась. Не желая особенно ее утруждать – в конце то концов она такая миниатюрная, – сначала я привязала к саням два бревнышка. Они, видимо, показались ей не тяжелее пары воздушных шариков, а потому в следующий раз я добавила еще два… а затем еще два… и под конец она отправлялась вниз уже с порядочным грузом. И прямо таки наслаждалась этим. Спускалась по склону с видом опытнейшей, пусть и с ноготок, ломовой лошади, и на морде у нее было написано тихое самодовольство, так хорошо знакомое нам с Чарльзом!

Она терпеливо стояла внизу, пока я сгружала бревнышки на траву обочины перед коттеджем; волокла сани вверх по склону без единой остановки (при обычных обстоятельствах это мне пришлось бы волочить ее за узду, а она на каждом шагу тянулась бы хрямкать одуванчики); и снова терпеливо ждала, пока я нагружала сани… «Жалко, что мы не захватили фотокамеры, – сказала я Чарльзу, когда в очередной раз она начала спускаться, следуя за мной. – Хоть бы кто нибудь увидел ее сейчас! Ну почему никогда никого не бывает рядом, когда она ведет себя так хорошо, как теперь?»

Ну что бы мне помолчать! Стоит Аннабель услышать слово «хорошо», и, поскольку ее девиз – вести себя прямо наоборот, к ней со скоростью звука возвращается обычное упрямство. Едва она спустилась вниз, как играть в ломовую лошадь ей надоело. К несчастью, я, приступая к разгрузке, наступила на веревку, привязанную к саням, а потому когда она зашагала к другой развилке дороги (то есть в направлении, которое не имело никакого отношения к перевозке бревнышек), то тащила за собой не только недоразгруженные сани, но и меня, так как моя нога запуталась в веревке.

И я боялась, не слишком ли ей тяжело? Она волочила сани и меня, будто весили мы не больше сухой бальзы. Дальше по дороге в этом направлении в трех милях от нашего дома расположено пастбище ее приятеля, осла по кличке Чарли, и, наверное, я проскользила бы весь путь туда на моей филейной части, если бы старик Адамс не разбирал завал ниже по ручью. Когда его голова высунулась из канавы, Аннабель шарахнулась и остановилась.

Я вскочила, ухватила ее за узду и объяснила, что случилось. Старик Адамс помолчал, уставившись на меня из под полей шляпы с видом покорности судьбе.

– А хозяин то где? – спросил он наконец.

Я сообщила, что Чарльз все еще на холме подтаскивает бревнышки к дороге… Да нет, я кричала ему, но за шумом ручья он меня не мог услышать, и вообще он там пел… И это явилось последней каплей. Голос у Чарльза очень хороший, но его привычка распевать, работая среди фруктовых деревьев, входит в список наших невменяемостей, который ведет старик Адамс.

Помнится, как то Чарльз исполнял «На том холме на склоне» из «Роберта Дьявола», стоя во фруктовом саду с вытянутой вперед рукой на манер Джильи; старался он, как ему казалось, исключительно для меня, и тут в паузу после звончайшего «Дья во о о л го о ордо сто и ит» ворвался знакомый голос с дороги: «Коли бы он полол, чем горло надсаживать, так, глядишь, и яблони среди крапивы можно б было рассмотреть».

Нет. За долгие годы соседства с нами, позволявшего ничего не упускать из того, чем мы занимались, убеждение старика Адамса, что смирительные рубашки пришлись бы нам в самый раз, только укрепилось. Мне было ясно, о чем он думает: если я не могу справиться с ослицей, запряженной в сани, так какие же у меня шансы против гризли?

Даже наши сиамы подкрепляли его точку зрения. Нашему силпойнту Сили тогда исполнилось четыре года, Шебалу, блюпойнту, – два. И за примером нашей бестолковости в отношении их долго ходить не пришлось бы: взять хотя бы случай с Сили и собачьим кормом.

Толчком послужил визит мужа дамы, у которой мы купили Шебалу, – он оказался по делам в наших местах и заглянул к нам.

– Господи, до чего же она выросла! – воскликнул он, просто не веря, что стройная, безмятежно изящная красавица блюпойнт, которая прошла через комнату походкой знаменитой манекенщицы, чтобы поздороваться с ним, – это та самая фитюлька с хвостиком спичкой, карабкавшаяся вверх вниз по занавескам в его доме. – Она же вдвое больше своей матери!

– Все деревенский воздух, – объяснила я. – И беготня по склону холма. Ну и конечно, ест она, как лошадь.

И тут мы заговорили о кошачьем рационе – им нравятся свиные сердца и нежирный фарш, сообщила я… но это же дико дорого… конечно, кошачьи консервы полезны да и дешевле, но они их почти не едят… И тут он сказал, что мать Шебалу тоже не жалует кошачьи консервы, но теперь они кормят ее «Четвероногим другом». Вместе с их собакой – миска к миске, и она уписывает собачий корм, точно икру.

Ага! И в следующий же раз, когда я отправилась в деревню, я вернулась с «Другом». Собственно, табу на кошачьи консервы наложила Шебалу. Сили, наш покладистый обжора, ел их, если у него не было другого выхода. Просто казалось нечестным пичкать его консервами, когда Шебалу настаивала на свежем мясе. Но если ее матери нравится собачий корм, вдруг он придется по вкусу и ей? А тогда проблема будет решена. И дело было не просто в цене. Наш ветеринар давным давно растолковал нам, что кошки обязательно должны съедать порядочное количество консервированного корма – особенно такого, в котором содержатся крупы. Если кошки не питаются исключительно мясом, у них больше шансов под старость сохранить здоровые почки.

Вот я и запаслась «Другом». Шебалу отказалась даже взглянуть, говоря, что ей все равно, какого о нем мнения ее мать. Да и Какие у Нее права, если она допустила, чтобы ее дочку забрали в Восьмимесячном Возрасте, негодующе прорыдала Брошенная Девочка при одной мысли об этом. Тут вмешался Сили: редкая вкуснятина, даже лучше кролика, заверял он нас, одобрительно чавкая. Откуда нам было знать, что стоит ему очистить свою миску и миску Шебалу, как картинки на банке окажется достаточно, чтобы его сиамский ум истолковал все это однозначно: он теперь собака? И каким образом могли мы предвидеть, что с этого момента он примется вести себя по собачьи?

Начал он в тот же день. Когда я открыла заднюю дверь, чтобы выпустить их погулять в четыре часа, по ту ее сторону оказалась одна из наших соседок, которая как раз собралась опустить в почтовый ящик церковный бюллетень. Позади, поигрывая мышцами, стоял ее пес – могучий черный лабрадор. В обычных обстоятельствах Сили при виде его тотчас удрал бы в дом и укрылся под столом.

И как же, подкрепленный «Другом», он поступил на этот раз? Вытянул шею, зарычал, как сторожевая собака, и ринулся в атаку.

– Сили! – взвизгнула я, пикируя на него.

– Хвощ! – охнула дама, тщетно пытаясь ухватить своего пса.

Бок о бок мы кинулись за угол коттеджа, ожидая увидеть на лужайке бренные останки Сили, – и что же мы узрели?

Хвощ сидел, вжимаясь в песок дорожки, чтобы не кинуться наутек, дрожа, как желе, и прижимая уши в знак капитуляции… а к нему, точно Гэри Купер в «Полдне», грозно шагал наш маленький Сили, обычно такой робкий!

Я схватила его не без опаски – в подобном настроении он мог расправиться и со мной, – но он и в эту минуту не забыл, что я его друг, и позволил мне унести его с поля боя. Хвост он распушил, что твой дикобраз, и выкрикивал через мое плечо грозные предупреждения. Пусть только он еще раз сунет нос в нашу Долину, и он ему уши отгрызет, вопил Сили перепуганному Хвощу. Пусть только ступит лапой на нашу Дорожку, и он Его Съест. Обмочи Еще Раз столб наших ворот, и он… какую жуткую сиамскую кару это навлекло бы, мы не услышали. Я уже оставила его в оранжерее и заперла дверь.

Я извинялась перед нашей соседкой, сославшись на собачий корм, а она сказала, что, пожалуй, священник должен бы платить ей за риск. Мы посмеялись. Ведь никто не пострадал, так почему бы и не пошутить?.. Однако неделю спустя Сили вновь проделал то же.

Случилось это на склоне холма в казенном лесу, где гуляла со мной и Шебалу. Они грелись в предвечерних солнечных лучах, охотились на мышей в папоротнике, взбирались наперегонки на елки… Шебалу взлетала по стволу без усилий, будто матрос на мачту, а Сили, как до него Соломон, вскарабкивался на четыре фута с торжествующим воплем: Вы Только Посмотрите На Него, и тут же плюхался на землю. Они устали резвиться и отдыхали рядом со мной на коврике, когда на дороге ниже по склону в сопровождении мальчика и немецкой овчарки появился мужчина, ведущий на поводу лошадь.

При обычных обстоятельствах (этому из соображений безопасности я научила их давным давно) при виде собаки мы все трое бесшумно скрывались в кустах. Я чувствовала себя идиоткой, припав к земле среди папоротников и выглядывая из них вместе с парой кошек, но я считала, что личный пример значит очень много.

Однако на этот раз я и пошевелиться не успела, как Сили уже помчался в атаку вниз по склону. Правда, когда он добрался до дороги и овчарка на него залаяла, у него сдали нервы и он укрылся в каменных развалинах сразу за оградой – вечном убежище наших кошек. Но едва хозяин отозвал собаку, уверяя, что она его не тронет – она еще почти щенок и просто играла, – как Сили вылетел из развалин, точно пушечное ядро, в полной уверенности, что она его испугалась.

Впрочем, теперь она и правда испугалась и кинулась к хозяину, а Сили гнался за ней по пятам, как неумолимый мститель. Конь взвился на дыбы, – к счастью, седло уже было пустым. Как я умудрилась ухватить Сили, когда он пробегал мимо, право, не знаю. Помню только, что каким то образом ухватила (рефлекторные действия – вторая натура владельцев сиамских кошек) и что на заднем плане мужчина повис на уздечке вздыбившегося коня, мальчик взобрался на склон от греха подальше, Чарльз как сумасшедший выбежал из фруктового сада, а на нижней дороге – безмолвный как рок старик Адамс, которого я даже в этот парализующий момент узнала по загнутым вниз полям его шляпы.

Порой я становлюсь в тупик при мысли, как ему это удается. Срубите дерево в верхней части нашего леса, и оно еще не успеет упасть, как из за стволов появляется старик Адамс. И не потому, что он услышал звук пилы и пошел на разведку, а просто он возвращался домой из пивной именно этим путем. Тихонько займитесь починкой садовой стенки – они у нас сложены из камней и постоянно обрушиваются, – и чуть положишь камень неудачно, так, что все снова разваливается, как по ту ее сторону возникнет старик Адамс.

Поэтому было лишь естественно, что он будет присутствовать при финале эксперимента с собачьим кормом. Прошло несколько дней, и мы перестали кормить Сили «Другом». Наша знакомая, тоже владелица сиама, сказала нам, что ее ветеринар настойчиво не рекомендовал давать кошкам собачий корм. У разных видов животных, сообщила она, обмен веществ разный, и корма разрабатываются именно с учетом этих особенностей.

Мы задавались вопросом (хотя и убеждали себя, что погони за собаками были лишь случайным совпадением), изменится или нет поведение Сили, оставшегося без «Друга». Тем не менее мы оказались не готовы к столь разительной перемене: еще в среду Сили гонял немецкую овчарку, а в воскресенье, больше не получая «Друга», вновь от собак улепетывал он.

– Чего это он туда забрался? – осведомился старик Адамс, появляясь точно по сигналу, когда мы вновь приставляли нашу раздвижную лестницу к вязу в пятидесяти ярдах дальше по дороге.

Из листьев самой верхней ветки вниз смотрели два голубых глаза, совсем круглые от ужаса. Сили – подобно Соломону до него – в минуты опасности обретал способность взлетать вверх по стволу. Беда была в том, что – опять таки как Соломон – наверху он становился жертвой головокружения и не мог спуститься вниз.

– И не говорите, что он гнался туда за собакой, – продолжал старик Адамс, который через восемнадцать лет был готов поверить о наших домашних друзьях чему угодно. То есть кроме святой правды: что Сили забрался туда при виде проходившего мимо миниатюрного корги.

Странно, не так ли, сказала я, что он гонял собак, пока мы давали ему собачий корм, а как перестали – они начали гонять его.

– Да уж, у вас бывает, – сказал наш сосед, человек немногословный, но бьющий в точку.

При подобных обстоятельствах не стоит удивляться, что его тревожила наша встреча с гризли.

Глава вторая

При нормальных обстоятельствах тревожилась бы и мисс Уэллингтон. Она вечно из за чего то тревожится. Не следует ли кому нибудь указать, что за садом надо ухаживать немножко по другому? (Ее собственный сад – там, где его удавалось разглядеть среди изобилия каменных гномиков и мухоморов, которые теснились в нем, точно фигуры на гобелене Байо, – был абсолютно безупречен.) Не грустит ли Аннабель? Мисс Уэллингтон проводила много беспокойных часов, размышляя над этим у изгороди, за которой паслась Аннабель, а так как Аннабель всегда ревела, когда мисс Уэллингтон покидала свой пост, она не сомневалась, что наша ослица нуждается в обществе друга. На самом то деле Аннабель извещала мир, что мисс Уэллингтон скупится на мятные леденцы. Мы сразу узнавали ее негодующий рев по презрительному фырканью, его заключавшему. Но мисс Уэллингтон любила тревожиться и волноваться. Жизнь сразу становилась настолько интереснее!

Она тревожилась из за отопления церкви. Она тревожилась из за того, к чему идет мир. Она очень тревожилась за нынешнюю молодежь. Это началось с тех пор, как она увидела по телевизору, на что они способны, а теперь – и потому то она еще не впала в истерику из за нашего намерения отправиться на поиски гризли – рядом с ней поселилась молодая, сугубо современная пара, и она тревожилась больше, чем когда либо.

В глубоком убеждении, что все бородатые молодые люди полны зловещих намерений, а цветастые платья и бусы – признак легкомыслия молодых женщин, мисс Уэллингтон чуть не упала в обморок, когда увидела, как Бэннеты осматривают «Розовый коттедж». Эрн Бигс, соперник старика Адамса, когда в деревне у кого то находилась работа для умелых рук, в тот момент трудился в огороде по соседству, и согласно его свидетельству она тут же удалилась в дом и заиграла на рояле духовные гимны. «О Бог, наш оплот в былые времена», – сказал он. Для того ли, чтобы отпугнуть их или в надежде заручиться небесной защитой, осталось неизвестным. Но так ли, эдак ли – толку от гимнов никакого не было: Бэннеты коттедж купили. Мисс Уэллингтон трепетно порхала по деревне в предвкушении худшего – коттедж превратится в гнездо хиппи, и не успеем мы оглянуться, как на выгоне будет устроен поп фестиваль… А за неделю до их переезда все вообще насмерть перепугались.

То есть все, кроме нас с Чарльзом. Мы возвращались домой из города часов в десять вечера, свернули на перекрестке за «Розу и корону» и на момент тоже поддались панике, увидев, что «Розовый коттедж» залит прожекторным светом и из него несется оглушительная музыка – что то вроде африканских барабанов. Однако едва мы проехали мимо, все встало на свои места.

Бэннеты показывали коттедж еще одной паре. (Родителям Лиз Бэннет, как выяснилось позднее.) Светозвуковой эффект явился результатом того, что они включили мощные лампы, которыми строители пользовались для работ в темных помещениях с низкими потолками. Днем, когда трудились строители, свет в глаза не бросался, но ночью незанавешенные окна били лучами, как Эддистоунский маяк. Затем, проезжая мимо в машине с опущенными стеклами (соседями мы интересуемся не меньше, чем все остальные), мы установили, что гремит Бетховен – возможно, по радио передавали концерт, а столь далеко звуки разносились потому, что дверь была распахнута – Бэннеты и их гости собрались уезжать, и Тим Бэннет уже гасил свет.

Однако в деревне распространилась другая версия.

– Ну и вечеринку же закатили вчера в «Розовом коттедже», – сообщил нам старик Адамс, когда принес нам порея.

– Свет жгли ну прямо как в лондонской пивной, – объявил Фред Ферри, когда мы повстречались на дороге.

Насколько мне известно, завсегдатаем лондонских пивных Фред никогда не был, зато он любит броские сравнения.

– Они там пили и такое вытворяли! – сообщал Эрн всем встречным.

Так он интерпретировал «лондонскую пивную» Фреда. Сам Эрн проживает в соседней деревне и лично ничего не видел.

Если бы мисс Уэллингтон услышала Бетховена, наверное, ее взгляд на будущих соседей заметно смягчился бы. Мисс Уэллингтон свято верует в культуру. Но она как раз уехала на пару дней в гости к брату и о случившемся узнала по возвращении из уст старика Адамса. Естественно, при поддержке Фреда Ферри и Эрна Бигса, которые очутились у ее калитки со всей быстротой, какую позволяли их сапоги. Мы такие добрые, сказала она нам, когда мы попытались изложить ей свою версию. Она понимает, что мы хотим ее утешить. Однако она не хуже нас знает, что такое современная молодежь. И ее ничто, ничто не удивит.

Мисс Уэллингтон всегда готова ко всему. Совсем недавно машину одного нашего соседа на повороте у церкви ударила другая машина, выскочившая на встречную полосу. Мисс Уэллингтон на это заметила, что в наши дни небезопасно выходить из дома, не приняв ванны. А когда я выразила недоумение, мисс Уэллингтон объяснила: «На случай, если вы окажетесь в больнице с травмами. Ведь неприятно попасть туда грязной, не правда ли?»

Предположительно, принимая ванну и с минуты на минуту ожидая начала соседских оргий, мисс Уэллингтон была в это лето чрезвычайно занята. Она блистала своим отсутствием во время наших приготовлений к сафари, что, пожалуй, было к лучшему. Нам только ее не хватало, чтобы окончательно полезть на стенку, – ведь она и дня не пропустила бы.

Столько надо было сделать, и столько людей втолковывало нам, как именно это надо делать! Для начала – починка ворот гаража. Вернее, одной створки – деревянной рамы, обитой тяжелыми металлическими листами. За долгие годы один столб подгнил, створка осела, и ежевечерне Чарльз тянул ее на место под ужасающий визгливый звук, а старик Адамс из месяца в месяц твердил, что надо бы нам привести ворота в порядок, а не то мы с ними наплачемся. Что, собственно, и произошло. Не только створка сорвалась с верхней петли, но в результате постоянного царапанья об пол от рамы отошла металлическая обшивка и погнулась вдобавок, и Чарльз заявил, что мы не можем уехать в Канаду, бросив ворота в таком виде.

Но почему, собственно, не можем, спрашивала я себя. Мы же оставляли их в таком виде всякий раз, когда уезжали, – подпирали лопатой, чтобы створка не рухнула, и никто еще ее не похитил. Да и в любом случае за ней скрывались только наша старенькая машина, шестнадцатифутовое каноэ (все наши соседи до единого сразу бы их опознали, если бы кто то на них покусился) и куча всякого хлама, не нужного никому, кроме Чарльза. И даже он, иной раз казалось мне, вряд ли был способен найти применение для фотографии его тетушки Этель в юности с теннисной ракеткой в руке или для стремянки без ступенек.

Однако Чарльз придерживался иного мнения, и вот уже вторую неделю он заменял гнилой столб на новый, выправлял молотком металлические листы, сколачивал новую раму для створки, каждое утро укладывая створку перед гаражом, чтобы легче было работать, и каждый вечер водворял ее на место.

Наши менторы, естественно, были в своей стихии.

– Говорили же тебе, что давно надо было починить их, – десять раз на дню повторял старик Адамс то мне, то Чарльзу.

– Все еще плот, значит, сколачиваешь? – ежедневно острил Фред Ферри, намекая, как мы поплывем в Канаду.

– Дал бы ты мне докончить, – с надеждой настаивал Эрн Бигс, на что старик Адамс указывал, что со створкой, уж конечно, будет покончено, если Эрн Бигс пройдется по ней молотком.

Но в конце концов работа была завершена – безупречно, как все, что делает Чарльз, хотя времени у него на это уходит многовато. После чего он створку покрасил – все в том же горизонтальном положении перед гаражом, а так как краска не высохла, в первый раз мы не закрыли гараж на ночь и утром обнаружили там гостей.

Мы их заметили еще накануне. Две измученные ласточки устроились отдохнуть на нашем телефонном проводе после тысячемильного перелета из Африки – знак наступления лета.

– Молоденькие! – заметил Чарльз. – Возможно, вылупились на ферме в прошлом году.

И, подивившись гигантскому расстоянию, которое они преодолели, и инстинкту, приведшему их выводить птенцов в этом тихом уголке Англии, где они сами увидели свет, мы вздохнули. Они же просто отдыхают. У нас они не останутся. В Долине ласточек не было. На ферме у вершины холма – да, они гнездились много лет в амбаре. А в Долине единственным подходящим строением была конюшня Аннабель, но ее крыша была для них, видимо, слишком низка.

И вот ласточки прилетели именно в тот вечер, когда ворота нашего гаража остались без створки.

Эта молодая пара (Чарльз сказал, что они напоминают ему Бэннетов) явно решила обзавестись собственным домом. Но ведь до их родного амбара больше полумили, и как они узнали, что у ворот нашего гаража снята створка?

На следующее утро они все еще сидели на проволоке, поглядывали на проем в воротах и иногда залетали в него. Они следили за всем, что происходило днем: как кошки отправились в огород поесть свежей зелени, как Аннабель вывели из конюшни и проводили на пастбище, как Чарльз второй раз покрасил покоящуюся на земле створку. Он старательно делал вид, будто не замечает их, но они то его внимательно изучали, сказал он. Несколько раз самец дерзко проносился почти над самой его головой, а самочка, куда более осторожная, тревожно щебетала на проволоке, точно мисс Уэллингтон.

Ну и конечно, они поселились в гараже. Их можно было понять: высокие стропила, точно созданные для гнезда, глина для его постройки по берегам ручья, долина, полная насекомых, которые только и ждут, чтобы их поймали, и пара двуногих, видимо, как показала тщательная проверка, ничего против ласточек не имеющих.

О том, чтобы водворить створку на место, теперь не могло быть и речи. Так она и стояла, прислоненная к стенке, а старик Адамс говорил, что ничего то мы толком сделать не умеем, Фред Ферри сообщал направо и налево, что мы не вешаем ее, поскольку не можем подогнать как следует, ласточки же влетали и вылетали, сколько им требовалось.

– И что ж будет, когда вы в Канаду уедете? – поинтересовался Эрн. Чарльз ответил, что к тому времени птенцы встанут на крыло.

Встали, и еще как! Неделю за неделей – когда нам необходимо было столько сделать! – мы наблюдали, как строилось гнездо, словно крохотная церковная кафедра под самой крышей, уютно примостившаяся на стропиле; как откладывались яички и затем насиживались. Птенцов вылупилось четыре, и тут стало ясно, как умно было выбрано место для гнезда. Они облюбовали стропило, которое смыкалось с балкой, протянувшейся во всю длину гаража, так что четверо птенчиков, еще не научившись летать, могли выбираться наружу, сидеть рядком, словно на трапеции, и следить за тем, что делалось в саду. Более того, указал Чарльз, если бы они сорвались, то упали бы в каноэ, подвешенное под ними на веревках. Такие предусмотрительные родители!

Бесспорно, бесспорно, хотя мы несколько перестали умиляться, когда как то днем, собравшись потренироваться на реке, спустили каноэ на пол и увидели, как они его изукрасили изнутри. Четверо птенчиков сидели над ним, знакомились с миром… Впрочем, как сказал Чарльз, оно хотя бы уберегло машину.

А где же, можете вы спросить, все это время были кошки? Да в каноэ, если им предоставлялся случай. Они забирались на крышу машины, оттуда перебирались в каноэ и усаживались, занимая обе секции. До ласточек они добраться не могли, а те это прекрасно понимали и не обращали на сиамов ни малейшего внимания. Мы тоже не беспокоились: против обыкновения, нам хотя бы было известно, где обретается наша парочка, – зато Эрн Бигс пережил настоящее потрясение, когда увидел их там. Он заглянул узнать, нет ли у нас какой работки. Я отправила его к Чарльзу, который возился в гараже, а он услышал, как ласточки щебечут, и задрал голову.

– А там эти кошки, – докладывал он позже в «Розе и короне», – рассиживают себе в лодке, точно полинезийцы какие нибудь.

И как будто он к этому добавил, что, зная нас, не удивился бы, коли б они выплыли на чертовой лодке из гаража.

А мы продолжали готовиться. Повесить створку на место мы не могли, но дел все равно оставалось невпроворот. Привести в порядок сад, изучить карты и собрать снаряжение, а мне – так еще подзаняться верховой ездой.

Обойтись без этого я никак не могла. Мы намеревались навестить наших двух друзей на их ранчо в Альберте, и я прекрасно знала, что Чарльз, пусть в последний раз он садился на лошадь неизвестно когда, все равно, как и в прошлый раз, лихо вспрыгнет в ковбойское седло и поскачет по склону, будто всю жизнь провел в этом седле. А еще я прекрасно знала, что мне, хотя я каждую неделю обязательно каталась верхом в нашей Долине, и мечтать нельзя, чтобы сравниться с ним.

Когда мы последний раз были там, на одном ранчо мне одолжили толстенькую кобылку по кличке Шеба, имевшую привычку умело сворачивать свое седло набок. Так что мне приходилось приноравливаться к перекошенной посадке – чтобы выравнивать седло после очередных ее козней. Я понятия не имела о том, как подтягивать подпругу. Впрочем, все это особого значения не имело: она и я, обе, знали, что, и опусти я на минуту поводья, опасность исчезнуть за горизонтом мне не угрожает.

Однако я решила, что теперь я ни с чем подобным не смирюсь. И я сумею не хуже Чарльза управлять своей лошадью, просто сидя в седле так, а не иначе и используя ноги. Я тоже буду сидеть с небрежной грацией, держа поводья в одной руке, а моя лошадь будет покорствовать каждому моему движению. И ради этого я усердно практиковалась на лошади из нашей прокатной конюшни, которую содержали миссис Хатчингс и ее дочь.

Как всегда, я ездила на Мио, втором номере конюшни. Мерлин, которому теперь было двадцать лет, местный патриарх, все еще оставался лучшим выбором для начинающих: нес их на себе бережно, точно младенцев, а когда решал, что они освоились в седле, сам переходил на рысь, опять очень осторожно, – просто, чтобы показать им, на что они уже способны. По прежнему там был и Орешек, резвый каурый меринок, любимец моей подруги Тийны, медицинской сестры. И Пылкий, который как то изобразил бьющего задом жеребца с Дикого Запада, пока я отчаянно цеплялась за его шею. И Келли, неизменно скорбная ирландская кобыла, и Алекс, могучий гнедой гунтер.

Что до остальных, Воин теперь находился на покое, Забуана купил человек, постоянно на нем ездивший, и забрал к себе в Эксмур, а Джаспер, высокий черный конь чистых кровей, погиб.

Трагедия разразилась внезапно, как часто случается с чистопородными лошадьми. У Джаспера начала побаливать нога, и ветеринар поставил диагноз – хронический артрит. Длительный дорогостоящий курс лечения, инъекции, опоры для больной ноги… Линн Хатчингс, обучавшая его еще годовичком, ухаживала за ним, как за ребенком. Все оказалось бесполезным. Вначале выпадали периоды, когда его нога вроде бы действовала нормально, но затем без всякой видимой причины он вновь начинал хромать. Если его держали в стойле, ноге становилось заметно легче, но он делался нервным и злобным. Если его пускали на пастбище даже в одиночку, он принимался носиться галопом, потому что для него в этом заключался смысл жизни, и боли в ноге возобновлялись. Под конец, когда ветеринар предпринимал последние отчаянные усилия, чтобы его спасти, он оставался в стойле круглые сутки. Просто сердце надрывалось смотреть, как он глядит вслед лошадям, отправляющимся на прогулку. Пылкий, его товарищ на пастбище в более счастливые времена, Мио, с которым он любил соревноваться в быстроте бега. А потом его, Джаспера, все счастье которого было в том, чтобы лететь по холмам как на крыльях, выпускали поразмяться, и он, мучительно хромая, бродил по двору.

Последний курс лечения не помог. Ветеринар сказал, что больше ничего нельзя сделать… и Хатчингсы печально согласились. Оставить его мирно пастись на покое, как Воина, было невозможно – боли в ноге с каждым днем усиливались… И вот Джаспера не стало – а ему еще не было и восьми лет. Его место занял Кречет, светло гнедой конь чистых кровей, спокойный и уравновешенный, внешне очень походивший на Забуана. Пополнилась конюшня, что привело к множеству осложнений, и еще одним конем по кличке Варвар.

Глава третья

– Он вам понравится, ну совершенно в вашем вкусе, – заметила миссис Хатчингс, рассказывая мне о покупке Варвара. Я не совсем поняла, что она имела в виду. В моем вкусе был Мио – конь, которого я купила бы, будь это мне по средствам. На три четверти арабских кровей, стремительный красавец с изящными и сильными задними ногами. Сколько раз он подбирал эти ноги для своего знаменитого прыжка и уносил меня по лесной тропе, точно крылатый Пегас.

Нет, я сделала заметные успехи. Он уже не так часто вырывался из под контроля, и в подобных случаях я уже не цеплялась отчаянно за седло. (На западных ранчо это называлось «тянуть кожу» и рассматривалось как вернейший признак городской никчемности.) Нет. Теперь я сидела уверенно и натягивала поводья, оспаривая у него каждый шаг. Он кружил на задних ногах… а я иногда поражалась самой себе.

– Блестяще! – кричала миссис Хатчингс. – А теперь легонько отпустите… Заставьте его сначала идти рысцой, а уж потом перейти на рысь.

Вот это у меня еще не получалось. Стоило мне ослабить поводья, и Мио уже летел как стрела, снабженная реактивным мотором. Но теперь я хотя бы слегка направляла эту стрелу, а не жмурилась, отчаянно держась за седло и вознося молитвы.

Так почему же миссис Хатчингс решила, что мне понравится Варвар? Он ведь второй Мио, сказала она. Стремительный, рьяный, покладистый, если всадник хорошо держится в седле. А мне полезно пробовать и других лошадей, тем более раз мы собираемся в Канаду, где я, конечно, буду менять их постоянно.

Я попробовала Варвара. Похожим на Мио он мне не показался. Рысь у него была более дробной. Он не переходил прыжком в более быстрый аллюр. Да, в стремительности ему отказать было нельзя, но он не артачился, не вскидывал голову, не поворачивал ее вбок во время галопа, как Мио. Чтобы попрактиковаться для канадских кряжей, Мио подходил куда больше, а к тому же мы с ним понимали друг друга. Будь наш участок более ровным и согласись Хатчингсы расстаться с Мио, то, как бы я ни зарекалась не держать лошадей, он жил бы у нас.

А потому я продолжала ездить на Мио, а Тийна испробовала Варвара и сказала, что он ей нравится гораздо меньше милого Орешка. Рысь у него не такая гладкая… да, бесспорно, быстрой рысью он идет хорошо… но вот ощущение состязания не возникает.

Я понимала, о чем она говорит. Недавно Тийна проделала эффектный трюк. Она придерживала ворота, выходящие на холмы, пропуская вперед всю кавалькаду, и попросила замыкающего подождать – не переходить на рысь, пока она не закроет за собой ворота. А он не расслышал и помчался за остальными. Возбужденный Орешек с внутренней стороны ограды взвился в воздух и опустился на землю хвостом к воротам. Тийна, полагая, что держит его под контролем, повернула его в сторону ворот, а он снова повторил свой маневр в другую сторону.

Тийна слетела с седла, а Орешек ускакал, и поймали его лишь с большим трудом. Естественно, все произошло потому, что ему показалось, будто остальные его бросили. Он вовсе не был норовистым. Но, заявила Тийна, падать ей никак не следовало. И вот теперь она упорно открывала все ворота, нарочно оставалась последней и заставляла его ждать, пока она их не закроет. Он по прежнему каждый раз вертелся, точно юла, но сбросить ее ему больше не удавалось.

Вот это то Тийна и ощущала как состязание с ним – и еще контроль над ним, когда он соревновался в быстроте с Мио. А Варвар, каким резвым он ни был, казалось, двигался по рельсам и не ставил перед всадником никаких задач.

То есть так было вначале, а затем Варвар начал соображать, что к чему. Просто у прежних хозяев на нем ездили совсем мало, а теперь его мышцы окрепли, и он составил мнение об остальных лошадях… любую обойду, заявил он. И принялся это доказывать всякий раз, когда кто нибудь выезжал на нем, и конные прогулки приобретали все более и более рискованный характер. Сперва мы только слышали, как он понес на прогулке другой группы… или увлек за собой всю кавалькаду, промчавшись мимо. А затем уже во время наших прогулок сзади доносился предостерегающий вопль Тийны, и мы только только успевали посторониться, как мимо молнией проносился Варвар. Он становится все сильнее, утверждала Тийна… его просто невозможно удержать. Чепуха, говорила миссис Хатчингс. Просто у Тийны посадка недостаточно твердая.

Как, разумеется, и у меня. Факт к тому времени убедительно установленный. А потому неудивительно, что единственный раз, когда я села на Варвара, завершился полным фиаско. Мио и Орешек были в отпуске – летом все лошади по очереди отдыхали две недели, и вот они оба отдыхали на пастбище одновременно. И Тийна тоже отсутствовала, уехав на две недели в Северную Африку, откуда вернулась, пыжась от гордости, потому что промчалась быстрой рысью на верблюде.

Обычно туристы катались неторопливо, и верблюда вел за повод погонщик, но она объяснила, что в Англии скачет на лошадях, так нельзя ли прибавить шагу?.. И точно в ту же минуту, когда она помчалась по пустыне, поддерживая идею, что все англичане – сумасшедшие, я на ее чертовом Варваре чуть не сломала себе шею.

Как обычно, опозорилась я на спуске. Первую половину прогулки я возглавляла кавалькаду, точно Наполеон на своем жеребце. Миссис Хатчингс отправила меня вперед, убедившись на опыте, что так безопасней для всадников, которые скорее всего не сумеют справиться с Варваром. Если он рванется вперед с этой позиции, то не увлечет за собой остальных, правду сказать, в этой позиции он и не рвался вперед, поскольку обычно проделывал это из желания доказать остальным лошадям, что он резвее их всех.

Она была совершенно права. Впереди, и только впереди, у меня не было желания бряцать на арфе среди облаков… Я пускала его шагом, рысцой, рысью и недоумевала, к чему такие предосторожности. Да, бесспорно, он стал сильнее с того раза, когда я ездила на нем, – даже когда он шел шагом, возникало ощущение, что сжимается стальная пружина. Но и при самом быстром аллюре он подчинялся поводьям, мне не приходилось бороться, чтобы он остановился, как постоянно бывало с Мио.

Увы, потом мы повернули обратно, и перед подковообразным поворотом миссис Хатчингс, памятуя о моем рекорде на спусках, посоветовала мне теперь замкнуть кавалькаду. Если я буду удерживать его вплотную к лошадям впереди, он не сможет прорваться между ними, даже если захочет. А спускаться они будут шагом, так что соблазна у него не возникнет, а когда мы минуем поворот… Ну, если он тогда понесет, я, конечно, сумею его осадить.

К сожалению, вперед он рванулся гораздо раньше. Мы спускались по склону к повороту, лошади сбились в тесную кучу, я была сзади. А справа от тропы тянулось усеянное валунами плато, так и манившее помчаться по нему. «Быстрей! Вон туда!» – фыркнул Варвар, видимо, смотревший по телевизору ковбойские фильмы. Ну мы и повернули туда с внезапностью одинокого всадника, завидевшего боевой отряд индейцев. Перемахивая через валуны, только только минуя ямы, мы мчались, чтобы обогнать остальных лошадей… А те, взбудораженные маневром Варвара, уже сами неслись вперед, словно в погоне за преступниками, хотя тропы не покидали, так как впереди находилась миссис Хатчингс.

– Сядьте же! – крикнула она мне.

Но куда там! Варвар несся вниз по склону с обычной дробностью. Я, вся мокрая от пота, цеплялась за его шею. Вот под его копытами снова возникла тропа. Ну, хотя бы валуны мы миновали благополучно.

– Края, края берегитесь! – надрывалась миссис Хатчингс.

О Господи! Еще одна ловушка. Мы пересекли тропу и теперь мчались по внутреннему изгибу подковы прямо по краю обрыва.

А я ничего сделать не могла. К тому времени прыжки Варвара освободили мои ноги от стремян, и мне оставалось только льнуть к его шее и не разжимать рук. Впрочем, ничего такого не случилось, а когда поворот остался позади, так я даже вдела ноги в стремена и умудрилась сесть прямо в седле. Вверх по склону мы взлетели, словно нас настигали апачи… но наверху остановились столь же внезапно, как ринулись в скачку, и мирно подождали остальных.

– Что же, этот урок преподан, – сказала миссис Хатчингс, поравнявшись со мной. – И все потому лишь, что вы не хотите твердо сидеть в седле.

Но она этого не повторила, когда довольно скоро у нее тоже начались неприятности с Варваром.

То ли таким было его естественное поведение, давшее о себе знать, когда он пришел в форму; то ли, ободренный победами над всеми нами, он решил сполна доказать свое превосходство; то ли миссис Хатчингс, наблюдая, что он проделывает с нами, на время утратила присутствие духа… Но факт остается фактом: наступило время, когда справиться с ним не удавалось и ей, и когда сзади доносился крик: «Дорогу! Быстрее!» – он вырывался у нее не реже, чем у всех нас.

Возникла любопытная ситуация. Она, как и утверждала, его не боялась, зная, что в седле усидит. Но, отправляясь на прогулку с детьми и с начинающими, ехать на нем она не могла – это служило плохим примером, если не сказать большего. В то же время ей необходимо было справляться с ним, когда он соперничал с другими лошадьми, – в остальное время он оставался послушным… Так когда же она вела с ним борьбу? Когда ездила со мной и Тийной.

Обычно наша группа состояла из четверых: Тийна, я, молоденькая женщина Пенни и ее муж Кит. Кит, отличный наездник, всегда брал Кречета. Пенни, более нервная, предпочитала Келли. С нами, говорила миссис Хатчингс, ей не надо соблюдать осторожность. Нас достаточно, чтобы перегородить дорогу, если она захочет остаться сзади. И мы достаточно умелы, чтобы не погнаться за ней, если она поедет впереди.

– Да да, это вам вполне по силам, – сказала она, заметив, как я возвела глаза к небу. – Вы удержите Мио, если постараетесь.

И вот начались прогулки, во время которых не миссис Хатчингс опекала и подбодряла нас, а, наоборот, мы всячески ее оберегали.

– Подождите здесь, – говорила она, когда мы подъезжали к месту, где лошади обычно переходили на рысь. – Я попробую пустить его шагом.

И мы останавливались заведенным порядком. Мио и Кречет впереди, как самые резвые, чтобы, когда мы тронемся, они не столкнулись с остальными; за нами Орешек – если он начал бы со своего пируэта, мы смогли бы его заблокировать. (Тийна теперь ничего против не имела, но нам надо было думать о миссис Хатчингс.) И сзади всех – Келли: не только из за медлительности, но и из за манеры лягать обгоняющих лошадей.

И миссис Хатчингс выезжала вперед в гордом одиночестве, будто рыцарь на ристалище. Шаг… второй… Варвар начинал гарцевать.

– Замечательно! Он у вас шелковый! – ободряюще кричали мы сзади.

И тут она чуть ослабляла поводья, чтобы пустить его вперед… вулкан внезапно извергался, и Варвар уносился вдаль.

Но я тренировалась для прерий. В те животрепещущие мгновения, когда Варвар устремлялся вперед, Кречет, Мио и Орешек рвались за ним, а мы, чтобы дать миссис Хатчингс необходимую фору, упрямо мешали им.

Свой протест Кречет выражал, начиная выделывать курбеты и бить задом. И нигде, кроме родео, мне не доводилось видеть лошади, которая взметывалась бы так высоко. Кит, нахлобучив шляпу на глаза, подпрыгивал в седле. Я на Мио гарцевала боком, крупом вперед и кругами. Орешек под Тийной пританцовывал позади нас. Как то, пытаясь избавиться от мундштука, Мио попятился и наскочил на Кречета, выделывавшего очередной курбет. Мио полетел вперед, будто камень из рогатки, тоже отчаянно вскидывая задом.

– Ради Бога, поезжайте же! – взвизгнула Тийна позади нас. – Вы тут устроили цирк, и я Орешка не удержу!

И не ошиблась. Секунду спустя она промчалась мимо нас как молния и скрылась в облаке пыли, заклубившейся над тропой. Кречет прекратил курбеты и кинулся за Орешком. Келли, на мгновение забыв ирландскую мрачность, проскакала сзади. До этого момента мне удавалось удерживать Мио – только потому, что я повернула его на сто восемьдесят градусов от того направления, которое его манило, – но теперь, мотнув головой, он вздыбился… повернулся, исполнил свой прыжок, и мы понеслись за остальными. «Как Рой Роджерс», – помнится, подумала я, когда мы завертелись в воздухе… Ах, если бы это все запечатлеть на кинопленке!

Наши приключения с Варваром доставили бы кинооператору настоящее удовольствие. Одна резвая лошадь постоянно уносилась вперед по тропе, и несколько секунд спустя три другие, не менее резвые, устремлялись за ней. Иногда, когда мы нагоняли миссис Хатчингс в конце тропы, она успевала подчинить Варвара и он мирно пощипывал траву. В таких случаях мы переходили на легкую рысцу, чтобы не спровоцировать его на новый спурт.

Иногда мы допускали промашку, нагоняли его на половине тропы и тогда неслись вместе с ним. Кречет вскидывал задом, протестуя, так как, оберегая миссис Хатчингс, Кит не позволял ему обогнать Варвара. Мио, следовавший прямо за Кречетом, прядал в сторону, чтобы избежать его копыт, а оказавшись на траве сбоку от тропы, решал, что теперь самое время обойти их обоих. «Ну давай же! Не мешай!» – фыркал он, вытягивая шею, и я буквально растягивалась на седле, пытаясь его сдержать.

А один раз мы потеряли миссис Хатчингс в тумане. Правду сказать, это было довольно таки страшно. Как сейчас вижу, она уносится вверх по тропе, туман смыкается за ней, и перестук копыт Варвара замирает вдали. Мы выждали дольше обычного, чтобы не нагнать ее в тумане, что грозило столкновением. И против обыкновения, удерживать лошадей было легко: они стояли спокойно и щипали траву. Возможно, туман приглушил топот Варвара настолько, что и они тут же перестали его слышать. Впрочем, они не забыли, что он где то впереди: едва мы решили, что пора, и прикоснулись пятками к их бокам, как они помчались вперед, точно борзые. Мы дали им волю, зная, что Варвар получил большую фору, и полагали, что найдем его там, где наша тропа сливалась с другой, и, приближаясь к этому месту, придержали лошадей. Однако Варвара там не оказалось. Вероятно, миссис Хатчингс не удалось его остановить, решили мы, и она поскакала вперед. А потому мы снова ослабили поводья и понеслись дальше. Однако Варвар не ждал нас и у следующего перекрестка, а оттуда тропа уводила прямо на вересковые пустоши. До ворот оставалось четверть мили, но проехать через них она никак не могла.

– Разве что он их перепрыгнул, – сказал кто то, и нам представилась страшная картина: Варвар ломает ногу на пустоши, миссис Хатчингс лежит в обмороке, а мы в тумане не можем ее отыскать… Туман к этому времени сгустился так, что мы и друг друга различали с трудом, а на земле и подавно никого не углядели бы.

– Я возвращаюсь, – заявила Тийна. – Держу пари, она осталась у той развилки.

– Я проеду к воротам, – сказал Кит. – Возможно, она ждет там.

И они скрылись в тумане. Мы с Пенни остались на месте и начали громко звать. Нам отвечало эхо, точно посмеиваясь над нами. Вернулась Тийна.

– Ее там нет, – сказала она.

И вот мы в тумане ждем Кита… но он так и не вернулся.

В конце концов мы все втроем направились к воротам, со страхом думая о том, что Кит мог там найти… Или же и с ним произошло несчастье, он не сумел остановить Кречета… Мы намеревались ехать легкой рысцой – туман стоял перед нами стеной, и в любой момент из него мог появиться Кречет. Однако Мио не собирался тихонько трусить, когда другие носились галопом. Это случилось еще в то время, когда мне не всегда удавалось удерживать его.

И он рванулся вперед, Орешек и Келли кинулись следом за ним, и, разумеется, из тумана возник Кречет. Мы натянули поводья, как кавалеристы, – это у нас получалось недурно: ведь столько приходилось практиковаться!

– Ее у ворот нет, – сообщил Кит. – Я проверил, нет ли каких нибудь следов, но не нашел ничего.

Мы повернули обратно к конюшне. Было ясно, что необходимо организовать поиски, и чем скорее, тем лучше. Линн Хатчингс знала пустоши как свои пять пальцев и как великолепная наездница сумела бы осмотреть их куда быстрее нас всех. И конечно, надо будет вызвать полицию. Со служебными собаками. Куда ближе всего можно доставить носилки? Мы поглядывали на ответвляющиеся тропы, но решили никуда не сворачивать. Их же было так много! А в тумане так легко не заметить ее! Нет, лучше поскорее добраться до конюшни и организовать настоящие поиски.

И поэтому мы с ней не разъехались. Она терпеливо ждала нас на Варваре в тумане на перекрестке, где мы ждали ее вначале. Она ждала нас там, объяснила она. Варвар вел себя безупречно, но тут она услышала, что мы летим по тропе чуть ли не галопом, и направила Варвара на боковую тропу, чтобы он снова не понес. И там она сидела, точно индеец разведчик, когда мы, четверо, пронеслись мимо… Вероятно, заслоненная клубом тумана: во всяком случае, мы ее не увидели. Тогда она свернула на поперечную тропу, рассчитывая перехватить нас… Видимо, поэтому ее и не нашла Тийна… Но туман настолько сгустился, что она вернулась на перекресток, полагая, что мы сделаем то же, когда не найдем ее.

Обратно некоторое время мы ехали молча, ослабев после пережитого волнения, но потом я начала смеяться.

– Что тут смешного? – спросила Тийна.

– Собственно, это миссис Хатчингс должна была следить, не случилось ли с нами чего нибудь, – сказала я. – А получилось, будто мы все здесь инструкторы, а она – единственная ученица.

Глава четвертая

Если в нашей деревне что то случается, кто нибудь обязательно это увидит. Например, в тот туманный день в лесу был Фред Ферри. Не спрашивайте меня почему – просто он словно бы всегда околачивается там, точно так же, как старик Адамс как будто всю жизнь просиживает в засаде у ограды нашего сада.

– Он говорит, – заявил старик Адамс, заглянувший поведать нам, о чем разглагольствовал Фред в «Розе и короне», – он говорит, ты там металась что твоя навозная муха под крышкой кастрюли с мясом, и никак не мог в толк взять, что такое происходит. А тут из тумана выскакивает этот парень, а вы все ну прямо в землю вросли, а ты впереди. Ну, он и понял, что они тебе нервы укрепляют.

Объяснять, как обстояло дело, не имело смысла. В Долине изумительное эхо. Сколько раз я стояла у себя в саду и слышала топот лошадей, несущихся галопом по лесной тропе. До того ясно, что я могла сказать, сколько их, когда они перешли на рысь, когда они вовсе остановились, и слышала голоса перекликающихся всадников. Точно так же очень многие слышали нас во время истории с Варваром… Отчаянный галоп, вопли: «Берегись!» и «Бога ради, придержите его!» – все эти звуки словно бы подтверждали версию Фреда Ферри, и история распространилась по деревне, как лесной пожар.

– А вы застраховались на эту поездку? – осведомилась одна из наших соседок, глядя на меня, а не на Чарльза, а мисс Уэллингтон, когда новость достигла ее ушей, немедленно навестила нас – в первый раз за несколько недель.

Она так тревожится, сказала она. Если ей за другими хлопотами удалось бы уделить нам побольше времени, то, наверное, она сумела бы уговорить нас отказаться от этой опрометчивой поездки. Но мы ведь знаем, сколько у нее было других тревог… хотя, слава Богу, все уже уладилось.

Нас это очень обрадовало. Когда мисс Уэллингтон чем то поглощена, часто возникают самые нежданные ситуации. Например, появление в деревне Бэннетов обернулось, в частности, тем, что навестивший ее священник обнаружил, что ему некуда повесить шляпу. Все восемь колышков на вешалке, обычно целомудренно хранящие ее шляпу для работы в саду, шляпу для походов за покупками и непромокаемый капюшон, были увешаны мужскими головными уборами. Фетровые шляпы, кепки, помятый котелок… Священник совсем растерялся, не зная, что и подумать, но тут выпорхнула мисс Уэллингтон, сдернула их и умоляюще сказала, чтобы он повесил шляпу где ему угодно, – эти тут просто, чтобы отпугивать посторонних.

В том числе явно и Бэннетов. Выяснилось, что в Лондоне у мисс Уэллингтон есть кузина, так у нее на вешалке всегда висит мужская шляпа, чтобы отваживать непрошеных гостей, и вдохновленная этим примером мисс Уэллингтон, по обыкновению, слегка перегнула палку, убедив себя, что восемь мужских головных уборов будут понадежнее. Она купила их на дешевой распродаже, и эффект получился впечатляющий. Священник после ее объяснений воспринял это зрелище спокойно, но молочник был просто ошеломлен – как и все прохожие, заглядывавшие случайно в открытую дверь.

Эти головные уборы породили в округе несколько интересных теорий – особенно с тех пор, как мисс Уэллингтон для пущего правдоподобия завела манеру открывать заднюю дверь и через нерегулярные интервалы выкрикивать «Фрэ энк!» в сторону сада. Вслед за чем, по утверждению некоторых наблюдателей, она тихонько кралась вдоль изгороди, отделявшей ее участок от бэннетовского, под покровом сумерек, держа над головой палку с одной из шляп. Фред Ферри, естественно, клялся, что видел вполне живого мужчину.

– И что ни вечер, то нового, – расписывал он, опираясь на многочисленность шляп.

Хотя никто ему не верил, слухи росли и ширились, а потому было приятно узнать, что эту свою маленькую фантазию она исчерпала. То есть нам хотелось думать, что исчерпала.

К открытию, что Бэннеты были, по ее выражению, «такие же, как мы», ее через несколько недель привела тревога из за того, что вопреки деревенскому этикету она не нанесла им визита. Как, впрочем, и почти все остальные. Во первых, оба они работали и до вечера отсутствовали, а во вторых, теперь этот обычай почти забыт, и в третьих, они, бесспорно, казались странноватыми. Что касается нас, последнее скорее выглядело причиной для визита, поскольку мы сами слывем странными, но мы были заняты приготовлениями к поездке в Канаду… Как бы то ни было, она дотревожилась до обычного состояния ожидания кары от Всевышнего, если она тут же не сделает того, что должна была сделать. И вот мисс Уэллингтон как то вечером робко постучала в дверь Бэннетов, держа бутылку своего бузинного вина. Лиз пригласила ее войти, и, когда она увидела шесть черепах, которые, расположившись полукругом, грелись у камина Бэннетов, ее сомнения, сказала она нам с глубочайшей серьезностью, сразу же рассеялись.

Конечно, сомнения большинства людей только укрепились бы, тем более что каждая черепаха помещалась в отдельном шлепанце. Но к мисс Уэллингтон это не относилось.

– Милый мальчик с детства обожал черепах, – сообщила она нам в полном восторге. – В детском садике у них жила черепаха в песочнице, и за ней плохо ухаживали, так он еще тогда добился, чтобы ее отдали ему, и стал о ней заботиться. А милая девочка сажает их в шлепанцы, потому что пол каменный. Они забирают их на ночь из вольеры, потому что две из них простужены… И эти милые дети каждый вечер топят камин, чтобы черепахи не мерзли.

И еще (для точности) потому, что неуемно радовались настоящему камину у себя в гостиной: им нравилось смотреть на горящие поленья. До зимы было еще далеко, и черепахи служили прекрасным предлогом, хотя, без сомнения, им нравилось тепло. В свой срок их увидели и мы. Веер из шести шлепанцев перед камином, в двух уже спят две маленькие черепашки, а четыре большие упрямо карабкаются друг на друга, вытягивая шеи навстречу волнам жара, наверное, напоминавшего им карибское солнце, а Лиз тем временем подогревала молоко для простуженной пары.

Добавьте к этому, что Бэннетам не только понравилось бузинное вино, но они занялись приготовлением собственного… Теперь все свободное от черепах место перед камином занимали булькающие галлонные банки и две оплетенные бутыли. Мисс Уэллингтон была наверху блаженства. Тим с его бородой, сообщила она нам, выглядит совсем как ее отец на фотографии в ее спальне, где он снят молодым… а я заметила, что красные флорентийские бусы, которые носит Лиз, точь в точь такие же, как ее собственные, пусть они и голубые? Да, я заметила. Как заметила сходство их платьев с неясными цветочными узорами с той лишь разницей, что у мисс Уэллингтон они были подлинными двадцатых годов, а Лиз довольствовалась модными копиями. Они могли бы сойти за мать и дочь… а вернее, за племянницу и чудаковатую тетушку. Корабль мисс Уэллингтон наконец то прибыл в тихую гавань. Теперь она могла изливать свои заботы на пару птенчиков.

Как и мы. Только у нас их было четыре. Они все еще безмятежно занимали наш гараж вместе с родителями, и не было никаких признаков, что они собираются его покинуть, а до нашего отъезда оставалось две недели. Створка гаражных ворот все еще прислонялась к сливе – объект предположений старика Адамса и его приятелей… Хотя, честно говоря, к этому времени на нас свалилось столько бед, что гараж без створки был сущим пустяком.

Начало им за четыре недели до нашего отъезда положила Шебалу, заболев и отказавшись есть. Что само по себе было чем то неслыханным. За два года жизни она еще ни разу не отворачивалась от мисочки, и обычно ее приходилось изолировать в прихожей, пока Сили, неторопливый гурман, доедал свою порцию, не то бы она уписала то, чего он не успел проглотить. В течение дня мы наблюдали, как она чахнет прямо на глазах, подобно героине «Травиаты»: никнет на полу, такая хрупкая; томно отворачивает голову, когда мы ставим перед ней еду, отвечает нам слабеньким голоском, означающим, что она вот вот отойдет в мир иной, но прощает нам нашу Нечуткость… И мы вызвали ветеринара. Нам нельзя рисковать, объяснили мы ему. Если у ее хвори инкубационный период, мы должны знать заранее. Мы же не только не сможем уехать, если она заболеет, но даже если она успеет поправиться до нашего отъезда, мы не сможем отправить ее в Лоу Нэп – это будет опасно для других кошек.

Ничего страшного, заявил он, осмотрев ее. Учитывая жару, он готов побиться об заклад, что она либо ловила мух и глотала их, либо съела что то, засиженное мухами. На всякий случай он сделает ей инъекцию, но это просто временное расстройство желудка. Если это все таки что то заразное, то Сили нам это продемонстрирует очень скоро, добавил он ободряюще. Недели не пройдет.

Четвертая неделя до отъезда ушла на это: наблюдать за Шебалу, еле удерживаться от вопля радости, когда она наконец томно обнюхала мой палец, смазанный пастой из лосося… понюхала еще раз, принялась с энтузиазмом его облизывать. А тогда переключиться на Сили, ведь речь все таки могла идти об инфекции, которую Шебалу перенесла легко. В любой момент Сили теперь мог отказаться от еды.

Но не отказался. Если не считать легких заминок, когда он обнаруживал, что, стоит ему направиться к миске, и я оказываюсь рядом. Зачем я веду Себя Так? – снова и снова негодовал он. Неужели я не знаю, что Это ему Мешает? Неужели он не может наслаждаться рубленым сердцем в Уединении?

К этому времени до отъезда оставалось три недели, и тут тетушка Этель, тетя Чарльза, объявила, что умирает. Ничего необычного. Всякий раз на протяжении последних двадцати лет, когда кто то в семье собирался уехать отдохнуть, она непременно решала, что умирает. Хотя обычно не звонила в половине девятого утра и не просила слабеющим голосом дать трубку Чарльзу словно на последнем вздохе.

В панике я кинулась за ним и с трепетом ждала, пока он говорил с ней.

– Тетя, вставьте зубы, – сказал он почти сразу же. (Так вот чем объяснялся этот умирающий старческий голос!) – Нет, вы говорите не с ангелом. Наденьте слуховой аппарат. Нет нет, иначе я слышал бы потрескивание. Наденьте его. НЕМЕДЛЕННО!

Все было хорошо, как подтвердилось, когда удалось восстановить более или менее нормальный способ общения. Чарльз сказал, что сейчас же позвонит ее доктору, а она дрожащим голосом возразила, что уже поздно. При самом легком недомогании она сама тут же ему звонила, не рискуя прибегать к посредникам. Тем не менее Чарльз позвонил врачу и услышал, что она, вероятнее всего, доживет до ста, а вот он, доктор Картрайт, скончается много раньше, – на этой неделе тетушка Этель уже дважды звонила ему в шесть утра, спрашивая, стоит ли ей за завтраком поесть пшеничных хлопьев или нет.

Вот так прошла третья неделя до отъезда, а когда их осталось две, тут то все и началось.

Мы уже несколько месяцев пытались арендовать в Канаде туристский автофургон – такой, в котором есть емкость для запаса питьевой воды, и холодильник, и раскладная постель над водительской кабиной. Но до этих пор все фирмы, с которыми мы связывались, либо уже сдали все автофургоны на весь сезон, либо у них оставались только «люксы», которые сдавались за соответствующую цену. И тут внезапно пришла телеграмма с предложением небольшого автофургона «мазда» на четыре места фирмы в Эдмонтоне, куда у нас были авиабилеты, и – просто чудо в это время года – свободного с середины июля по сентябрь.

Представитель фирмы в Лондоне позвонил нам, и мы тут же все оформили. После чего Чарльз на радостях, что ему все таки не придется спать в прерии под открытым небом, завернувшись в одеяла, отправился вбивать палки для фасоли – десяти двенадцатифутовые ветки лещины, вздымающиеся ввысь наподобие шестов для вигвама. А когда Эрн Бигс осведомился, почему он не спилил их до обычных шести футов, Чарльз беззаботно просветил его:

– Чтобы подбодрить фасоль. Дать ей цель, к чему стремиться.

Эрн поглядел на ростки фасоли, на высоты, которых им предлагалось достичь, разинул рот, покосился на Чарльза и зарысил по дороге к коттеджу старика Адамса.

– Им придется обрывать чертовы стручки с приставной лестницы, – донесся до нас его сомневающийся голос, а Чарльз, мысленно уже за рулем нашего автофургона, продолжал блаженно вбивать палки.

И такого блаженства был он исполнен, что на следующий день, когда нам позвонили из канадского посольства и передали приглашение быть гостями города Эдмонтона и принять участие в праздновании Дней Клондайка, – и не могли бы мы сообщить им наши размеры, чтобы нам приготовили костюмы, – Чарльз немедленно проголосовал за то, чтобы принять это приглашение.

Впрочем, мы едва ли могли его отклонить, учитывая, что спонсором нашей поездки было канадское правительство, но я пережила несколько тревожных минут, прикидывая последствия. Викторианские костюмы, сказали они. Чарльз целых пять дней в викторианском цилиндре и фраке, когда его еле удалось принудить облечься во фрак на трехчасовую свадьбу? Да еще, пожалуй, в накрахмаленной рубашке и галстуке? И еще трость с золотым набалдашником?

Как Скарлетт О’Хара, я предоставила будущее будущему и согласилась, что, конечно, принять приглашение нам следует, а вскоре до дня нашего отъезда осталась неделя. И тут в один вечер тетушка Этель позвонила нам четыре раза: она все больше слабеет, и если больше нас не увидит, то надеется, что мы приятно проведем время. Затем на нас снизошло озарение: ласточки по прежнему явно не намеревались покидать гараж, но мы повесили створку на место и вынули стекло из окна над ней, чтобы они могли улетать и прилетать, как им заблагорассудится. Затем в пять утра Шебалу выпрыгнула из окна нашей спальни, которое я забыла закрыть, но все обошлось – видимо, она приземлилась на траву, и, когда я в панике выскочила наружу подобрать ее труп, она беззаботно появилась из задней калитки, весело тараторя, что День Чудесный и странно, что мы, остальные, так заспались. После чего Чарльз в довершение всего нами пережитого проснулся с флюсом. Однако мы справились. И в назначенный день улетели в Эдмонтон. Чарльз – с запасом пенициллиновых таблеток (принимать каждые четыре часа), я – с нервами на пределе: а вдруг над Атлантическим океаном его зубу станет хуже? И внезапно мы увидели внизу Гудзонов залив, а затем Северо Западные территории… бассейн Атабаски, тундру к северу от Эдмонтона, ее торфяники и сотни маленьких озер, которые с нашей высоты казались лужицами… И наконец, сам Эдмонтон: высокие здания, вызолоченные предвечерним солнцем, и дальше на юг – просторы канадских прерий.

Глава пятая

Мы не верили своим глазам. Эдмонтон, в котором мы побывали два года назад, запомнился нам как сугубо современный город. Нефтяная столица Канады с семью тысячами действующих нефтяных вышек в радиусе ста миль. Город широких улиц, красивых зданий, великолепного университетского комплекса высоко над рекой Норт Саскачеван и молодых энергичных жителей: согласно статистике семьдесят два их процента были моложе сорока лет, – откуда хваткие бизнесмены, помахивая кейсами, отправлялись для деловых встреч в Калгари или в Ванкувер столь же буднично, как жители Брайтона, садящиеся в лондонский поезд.

А теперь аэропортовский автобус, казалось, увез нас на восемьдесят лет назад. Поскрипывая рессорами, мимо проехал дилижанс, и рядом с кучером на козлах сидел охранник, держа на коленях дробовик. По тротуарам шествовали дамы в турнюрах и шляпах с отделкой из искусственных цветов, спокойно и величественно, словно никогда ничего другого не носили. И улицы выглядели как то странно… Внезапно мы осознали почему. Дома щеголяли фальшивыми фасадами. Деревянные салуны, цирюльня с шестом, выкрашенным в красно белую полоску, тюрьма прошлого века… контора проката автомобилей, замаскированная под конюшню, предлагающую мулов напрокат. У входа в Монреальский банк, где вывеска приглашала: «Сдавайте сюда на хранение ваше золото», был привязан живой мул, нагруженный багажом старателя: кирка, лопата, решето для промывки золота и туго свернутые одеяла.

Еще один мул был привязан у входа в «Шато Лаком», где нам предстояло жить. Уличное движение остановил, пропуская автобус во двор, полицейский в викторианском мундире с дубинкой на поясе, а в вестибюле, пока Чарльз регистрировал нас, я изнывала от неловкости – на мне алый брючный костюм, большая дорожная сумка через плечо, а все вокруг точно сошли с иллюстраций конца прошлого века.

Даже компания бизнесменов, покинувших один из конференц залов отеля, не внесла в общую картину ни малейшего диссонанса. Лиловые, светло серые и синие сюртуки, брюки со штрипками и штиблеты. Причем в них не было заметно ни малейшего стеснения – но, конечно, они привыкли раз в году одеваться так и в обычных своих костюмах бросались бы в глаза куда больше.

Так Эдмонтон отмечал годовщины знаменитой Золотой лихорадки 1898 года, когда город – в те времена всего лишь пушная фактория «Компании Гудзонова залива» на полдороге к ледяному безлюдью Севера – чуть ли не за одну ночь превратился в важнейший перевалочный пункт для старателей, хлынувших в Клондайк. Такая практичная дань уважения истории – не прибегая к речам и выставкам, а заменив их на две потрясающие карнавальные недели в июле, когда Эдмонтон целиком магически преображается… когда в салунах вертятся колеса рулеток, половые в полосатых передниках разносят букеты кружек с пивом, а в банке вас, и бровью не поведя, обслужит кассир в соломенном канотье, полосатом жилете и пружинных браслетах у локтей… Трудно придумать что нибудь равное этому.

В номере нас ожидали наши костюмы, и я – всю жизнь сожалевшая, что мне не довелось пожить в последнем веселом десятилетии прошлого века, – мгновенно облачилась в свой. И Чарльз тоже – без единого слова протеста. Наоборот, он, казалось, очень себе понравился. Мы оглядели друг друга. Он – в оливково зеленом сюртуке, брюки в зеленую полоску, светло синий парчовый жилет, песочного цвета цилиндр и трость с золотым набалдашником. Я – в розовом атласном платье с буфами и огромной шляпе со страусовыми перьями.

– Кто бы подумал, что путешествие в дебри Канады начнется с подобного? – сказал Чарльз. – Что подумали бы в деревне, если бы посмотрели на нас сейчас?

Действительно – что? И тем более в следующие дни, когда Чарльз, полностью войдя в свою роль викторианского щеголя, спел в микрофон дуэтом на званом завтраке в паре с Клондайкской Кэт, и мы с ним, а также с Дэвидом Ханном, тогда спортивным корреспондентом «Обсервер», лихо сплясали на сцене салуна «Серебряная туфелька» по просьбе присутствовавших. Как британцы – единственные на вечере писателей и фотографов, – мы, видимо, вносили ноту подлинности в происходящее. Я потеряла туфли, Чарльз практически вывернул все суставы, но мы не посрамили дух британских первопроходцев девяностых годов прошлого века!

Все было точно сон. Как то утром мы завтракали с представителями канадской конной полиции – но не с нынешними с их формой цвета хаки, фуражками и обтекаемыми полицейскими машинами, а мужчинами в алых мундирах, синих брюках для верховой езды и широкополых шляпах, с теми, кто поддерживал закон и порядок в прериях в давние времена. Мне невольно вспомнилась сцена из «Роз Мари», в чем и приношу извинение конной полиции Канады за такое опереточное сравнение!

Сидя за огромным круглым столом, поглощая яичницу с беконом и тартинки с медом, мы беседовали о лошадях, о верховой езде и о путешествии по горам. А потом я задела ногой что то звякнувшее, нагнулась поднять упавшую ложку или вилку и вдруг поняла, что звякнула шпора на сапоге моего соседа… Две внушительные серебряные шпоры с цепочками на форменных черных сапогах. И я с восторгом подумала, что вернулась на мой любимый Дальний Запад. Тут даже в городах было рукой подать до диких просторов.

И в первую очередь в Эдмонтоне, где из окон нашего номера за высокими белыми зданиями и широкими улицами мы могли увидеть ждущую нас прерию. Рыжеватая с голубым отливом дымка в отдалении, простирающаяся насколько хватает глаз. Еще пять дней – и мы отправимся в путь. А тем временем мы извлекали массу удовольствия из нашей Клондайкской недели.

И извлекали мы его вовсю. Обычно мы ведем тихую деревенскую жизнь. Городские развлечения не в нашем вкусе. Но эти! Ночные клубы, приемы, великолепный завтрак, который устроил Торонто и Доминьон банк… все это пронизывал стиль кантри, абсолютно неотразимый. Точно нескончаемый Праздник Урожая. И еще оттенок старомодной элегантности. Эти костюмы воздействовали на тех, кто их носил. Женщины двигались грациозно, мужчины проникались учтивостью – открывали двери перед дамами, изящным жестом приподнимали цилиндры, пропускали дам вперед. Вот почему Чарльз, всегда крайне учтивый, внес свою лепту в историю «Шато Лаком».

Чарльз всегда пропускал женщин перед собой в двери и через турникеты. Сколько раз я проходила через театральное фойе или через барьер в таможне в полной уверенности, что Чарльз следует прямо за мной… и тут билетер или таможенник протягивает руку, я оборачиваюсь, чтобы кивнуть на мужа, у которого наши билеты – или наши паспорта, – а между ним и мной семь восемь женщин, и он вежливо пропускает вперед еще одну.

Ну и естественно, в костюме тех времен Чарльз стал еще любезнее. Например, всегда входил в лифт последним, хотя обычно это большого значения не имело, так как наша компания заполняла весь лифт, а выходили мы на одном этаже.

Однако в этот раз среди нас затесалась еще пара. В клондайкских костюмах, разумеется, так что никто их даже не заметил. На нашем этаже мы все вышли и направились к своим номерам. У нас было ровно десять минут, чтобы привести себя в порядок и снова встретиться для нового похода в вестибюле отеля.

То есть разошлись все остальные, а я ждала, чтобы Чарльз вышел из лифта, где он вежливым жестом пропускал вперед оставшуюся пару, и тут женщина в аквамариновом платье с турнюром шагнула вперед, кончиком солнечного зонтика нажала на кнопку, двери лифта сомкнулись, и Чарльз унесся вверх.

Затем, как выяснилось позже, Чарльз объяснил, что он хотел выйти на том этаже, и женщина, думая остановить лифт, скользнула пальцем по всем кнопкам сверху вниз, прежде чем Чарльз или ее муж успели ее остановить. Эффект был потрясающим. Пара вышла через два этажа, а Чарльз, оставшись в гордом одиночестве, продолжал ехать вверх с остановками на всех этажах вплоть до двадцать четвертого, где находился вращающийся ресторан, а затем лифт пошел вниз, опять таки останавливаясь на каждом этаже, открывая и закрывая двери.

По пути вверх Чарльз увидел в открывшихся дверях мужчину в лиловом сюртуке, который ждал лифта вниз и, по словам Чарльза, очень удивился, когда двери вновь открылись на его площадке и он опять узрел Чарльза, теперь на пути вниз. Однако он удивился еще больше, когда, хотя он нажал кнопку вестибюля, а Чарльз был в кабине один, лифт продолжал автоматически останавливаться, открывать и закрывать двери на каждом этаже, хотя все площадки оказывались пустыми. Но женщина в аквамариновом платье преуспела в своем благом порыве.

К несчастью, Чарльз так увлекся, объясняя все это, что не заметил, как лифт остановился на двенадцатом этаже. И поехал дальше. Меня на площадке не было, потому что я искала горничную с ключом от нашего номера… Десять минут нашей передышки почти истекли, и пора было спускаться в вестибюль. А Чарльз тем временем спустился этаж за этажом в вестибюль, где собралась целая толпа, завороженно наблюдая по световым сигналам за фантастическим движением лифта. Он обезоруживающе улыбнулся им и начал подниматься. Когда он наконец все таки добрался до двенадцатого этажа, на площадке уже ждала вся наша компания, чтобы спуститься в вестибюль.

С полной невозмутимостью Чарльз учтиво посторонился, пропуская их в кабину.

– Ну нет! – возопила я, вцепляясь в него, чтобы все не повторилось снова.

И в тот же вечер, после обеда в «Старой фабрике спагетти», куда из за катания на лифте мы успели еле еле, у нас произошла самая самая первая встреча с гризли. И не в глуши Скалистых гор, как мы рассчитывали, а в заповеднике в пятнадцати милях от Эдмонтона. И если это покажется пресным, значит, в отличие от меня вы не кормили из детской бутылочки взрослого гризли. Одного из самых крупных гризли в неволе, весящего в шесть раз больше какого нибудь могучего атлета.

Идея принадлежала управляющему Эдмонтонского бюро путешествий, с которым мы обсуждали наши планы. В Джасперовском национальном парке есть волки, сообщил он нам. Однако будет редкой удачей, если мы сумеем увидеть их летом. В горах вокруг Уотертона водятся гризли… Ну, да это мы и сами знали. Но, сказал управляющий, если мы посетим Бесклеточный зоопарк Альберты, то сможем посоветоваться со специалистами. Они могут рассказать нам о гризли очень много. У них там есть три взрослых гризли, и канадские рыси, и пумы, и олени, и бизоны.

Чистейшая правда! И наблюдать животных в их естественной среде обитания – удовольствие ни с чем не сравнимое. Я не люблю зоопарки, но этот – совсем другое дело. Вольеры такие огромные, что, как правило, ограждений просто не видно. И некоторые животные полностью вымерли бы, если бы не такие заповедники, где делают все для их сохранения. Особенное впечатление на нас произвели лесные волки, которые в полной безопасности от яда и пуль бродили, сторонясь людей, как заложено в их натуре, по принадлежащему им лесистому склону холма. И я никогда не забуду, как меня изучали умные глаза великана гризли, чья морда находилась в каком нибудь футе от моего лица.

Он был одним из трех осиротевших медвежат, которых за одиннадцать лет до этого нашли в горах Суон Хиллс к северо западу от Эдмонтона. В этих краях давно бытуют истории об особенно крупных гризли, которые считаются потомками давно вымерших гризли прерий. Самый большой гризли, из описанных в Канаде, был застрелен в Суон Хиллс проводником, и высота его, когда он встал на задние лапы перед человеком (именно эта поза придана его чучелу), превышала десять футов.

Однако теперь, когда была найдена нефть и нефтяные компании строят поселки и пролагают бульдозерами дороги, гризли в Суон Хиллс подверглись истреблению. Их пристреливали, когда они, недоумевая, следовали по своим привычным тропам или, как в обычае у медведей, приходили рыться в куче отбросов у поселка. Для зоопарка Альберты день, когда траппер индеец нашел трех медвежат и прошел шестьдесят миль до ближайшего поселка с телефоном, стал великим днем.

Когда медвежат привезли туда, Большой Дэн весил семь фунтов, а его сестры Леди Эдит и Суони – пять и четыре фунта соответственно. Вскормленный из бутылочки с соской, Большой Дэн одиннадцать лет спустя весил почти тысячу фунтов (вес шестерых мужчин атлетического сложения), и его сестрички не слишком от него отстали. Их кормили мясом, яйцами, салатом, хлебом, сдобой и морковью… но они по прежнему получали ежедневно свою бутылку с молоком.

Натуралист, наш проводник, объяснил, что в детстве они получали в молоке необходимую дозу витаминов, а теперь, если бы им в вольеру ставили ушат с молоком на всех троих, самец выпивал бы его единолично до дна вместе с витаминами. А потому и приходится поить их из личных бутылок. Ну а получая пищу из рук, они не дичают, и совсем недавно это помогло предотвратить настоящую трагедию.

Случайно калитка в их вольеру осталась открытой, и медведи, по природе очень любопытные, быстро это обнаружили и тут же отправились погулять. Когда их хватились, они бродили между вольерами, разглядывали других животных, и сотрудники зоопарка затаили дыхание. Да, они, бесспорно, были ручными, но гризли ведь непредсказуемы. И стоило бы им почувствовать вкус к кровавой охоте, их уже ничто не удержало бы. А они способны убить оленя или человека одним ударом лапы.

Поэтому сотрудники схватили ружья и заняли стратегические позиции, пока медведи трусили гуськом по дорожкам. Неужели после стольких лет плодотворной работы им придется застрелить своих питомцев?

Чуть больше паники, чуть меньше понимания – так бы, наверное, и кончилось. Но здесь наблюдатели терпеливо выжидали, и чуть позже, когда подошло время кормежки, гризли повернулись и величественно проследовали мимо вольеры с перепуганными оленями назад в свою, где уселись рядом у проволочной сетки ограды, безмятежно ожидая своих бутылок.

И сейчас как раз время кормежки, сказал натуралист, так не хочу ли я дать Большому Дэну его молоко? Тут меня ожидал сюрприз. Бутылка оказалась длиной примерно в три фута и вмещала три с половиной галлона молока. Мне пришлось держать ее на плече, пока я его кормила.

Служители иногда кормят гризли внутри вольеры, и туристы не устают фотографировать это зрелище: огромные медведи сидят на задних лапах, обхватив передними бутылки, которые служители постепенно наклоняют, по мере того как они пустеют. Я безопасности ради кормила Большого Дэна сквозь сетку. И тем не менее… Огромные черные когти цепляются за сетку рядом с моими пальцами, чудовищная морда, глубоко посаженные глаза… глаза, задумчиво устремленные в мои с расстояния в какие то двенадцать дюймов. И пока он шумно сосал свое молоко, я думала, что никак не ожидала увидеть гризли так близко. Хорошее предзнаменование для нашего путешествия?

Так оно и было. Когда два дня спустя мы отправились в Скалистые горы, то даже не подозревали, какие нас там ожидают приключения. А пока мы как зачарованные смотрели на трех гризли в вольере, которые, покончив с молоком, направились вперевалку к трем внушительным кучам ожидающего их корма. Пригорок зелени, еще пригорок битых яиц, а также и черствых булочек словно бы из всех булочных Эдмонтона. Суони начала с салата. Леди Эдит принялась за яйца, загребая их в пасть обеими лапами. А мой мальчик, Большой Дэн? Владыка всего, что его окружало, он двинулся прямо к булочкам.

Глава шестая

Это было в субботу. Для визита к гризли мы переоделись в нормальные костюмы. Последние дни мы много чего проделывали в брюках дудочкой и юбке до полу, но они не слишком годились для посещения бесклеточного зоопарка. Однако вечером мы вновь их надели для ужина с танцами в зале салуна девяностых годов прошлого века. И опять надели их в шесть утра на следующий день для главного события Дней Клондайка… знаменитого Завтрака Бонанца, который устраивался на эдмонтонском ипподроме.

Час для нас неслыханный, но званые завтраки под открытым небом – давний канадский обычай, и когда ровно в семь тридцать наша компания подъехала к входу на ипподром, туда же устремлялись сотни эдмонтонцев в юбках, метущих землю, и шляпах с огромными полями, в цилиндрах и накрахмаленных рубашках, чтобы насладиться сосисками, беконом и оладьями у киосков, а затем, медленно прогуливаясь по дорожкам, глядеть на тренировку скаковых лошадей. Оркестр, замечательные костюмы, длинноногие лошади, проносящиеся мимо по изумрудной траве… ну просто сцена из «Моей прекрасной леди». Как то даже не верилось, что происходит все это в Западной Канаде.

И совсем другое дело днем, когда мы наблюдали гонки на плотах по Норт Саскачевану. Да, зрелище могло быть комичным, чего и добивались устроители, – течение увлекает плоты, где в курятниках квохчут куры, дым поднимается из жестяных труб, паруса полощутся, привязанные к ручкам метел, торчащим над бочонками с надписью: «Динамит»… И все таки это был отзвук тех давних дней, когда люди за неимением других транспортных средств строили плоты, нагружали их провизией, утварью, а нередко своими семьями и живностью и, отталкиваясь шестами, поднимались по великим рекам Запада к своим будущим участкам земли.

Мелодрама, которую мы вечером видели в театре… Она тоже была эхом прошлого: зрители подбадривали героиню, топали ногами на героя и швыряли перезрелые плоды в злодея, который тут же швырял их назад в публику. Да, спектакль прямо из тех дней, а мы – старатели, завтра отправляющиеся дальше, в Клондайк.

Впрочем, отправлялись мы к гризли. На следующий день, не без ностальгической грусти сдав свои костюмы, – ведь мы действительно словно бы пожили в прошлом, и так не хотелось расставаться с ним ради настоящего! – мы отправились на окраину Эдмонтона забрать наш автофургон.

При виде его наше настроение стало солнечным. Компактный, точно корабельный камбуз: мойка, плита, холодильник – с одной стороны, а по другую – печка на случай холодных ночей в горах, скамьи и стол, который можно было переставлять. Это внутри фургона, а впереди над кабиной водителя большая двуспальная постель (чтобы взобраться туда, надо было становиться на сиденье) и больше встроенных шкафов, чем могло нам пригодиться. Полотенца, кухонная и столовая посуда, подушки, спальные мешки и простыни – ну, словом, все все. Причем новое, запечатанное в полиэтиленовых пакетах, ведь канадцы крайне взыскательны. Внутрь поднимаешься по откидным железным ступенькам сзади, точно как у старых цыганских фургонов, а в передней стенке окно в кабину водителя. И, оглядывая наш дом на ближайшие полтора месяца, представляя его себе в прерии, на берегах рек, в дремучих канадских лесах, мы почувствовали, что приехали сюда ради этого. Городская жизнь в небольших дозах может быть очень приятной, но, во всяком случае, для нас нет ничего лучше бескрайних просторов. В этом передвижном жилище, в котором есть все необходимое, мы могли отправиться куда угодно, точно пара Колумбов.

Однако для начала эти Колумбы должны были вернуться в «Шато Лаком», забрать свои вещи, а поскольку для этого необходимо было проехать оживленные деловые кварталы Эдмонтона в обеденный час и не по привычной для нас стороне улиц в грузовой машине с левым положением руля, Чарльз, решила я, справился с этой задачей блестяще.

Он скромно сказал, что это было очень легко. Вести такую машину может кто угодно. Правда, мы трижды объехали один и тот же квартал, сворачивая с Джаспер авеню. Два раза при таком движении это могло случиться со всяким, но регулировщик поглядел на нас с изумлением, когда, дважды любезно пропустив нас вправо, несколько минут спустя вновь узрел нашу машину, сигналящую правой мигалкой. Правда, в конце концов выбравшись из Эдмонтона и покатив, как мы считали, на запад по Йеллоухедскому шоссе в сторону Джаспера, мы вскоре обнаружили, что направляемся прямо на север к Полярному кругу… Но это была моя вина. Ведь обязанности штурмана лежали на мне. Но как бы то ни было, вернувшись в Эдмонтон (у городов на западе и севере Канады кольцевых дорог нет, и надо сразу выезжать на шоссе, проложенное по старинным дорогам торговцев пушниной), мы наконец оказались на верном пути и с недельным запасом продовольствия решительно покатили к Скалистым горам.

В первый вечер мы остановились на лесной поляне, обозначенной как стоянка для машин, но абсолютно не похожей на английские представления о таких стоянках. Никаких эвфемистических «туалетов», а просто два бревенчатых химических нужника за деревьями, с предупреждениями беречься медведей, наклеенными на дверях. Никаких водопроводных кранов, а насос, качающий колодезную воду в углу. Никаких палаток, торгующих молоком и хлебом, столь необходимым английским автотуристам, а потому и никакого скопления машин, остановившихся на ночлег.

Только одна машина позже въехала на стоянку и свернула в другой угол. Затем приехавшие вылезли, разожгли костер и принялись жарить на нем бифштексы и варить кофе. И хотя в некоторой степени это нас огорчило – наша идея о стоянке в лесу требует полного одиночества, – должна признаться, я ощутила некоторое облегчение при мысли, что, если вдруг появится медведь, пока я буду находиться в бревенчатой хижинке (а при моем свойстве нарываться на всякие встречи он обязательно должен был появиться, если гулял где то поблизости)… если я буду звать на помощь, вокруг есть еще люди.

Разумеется, Чарльз бросился бы на него в одиночку, и, если медведь не был уже чем нибудь разозлен, этого оказалось бы вполне достаточно. Барибалы, единственные медведи, на которых есть шанс наткнуться в здешних местах, при обычных обстоятельствах пускаются наутек, стоит на них закричать. Не дразните их. Ни в коем случае не оказывайтесь между медведицей и ее медвежатами. Если у вас в руке лакомство, бросьте его на землю и отступите, когда они направятся к вам. Эти правила всегда следует помнить в медвежьем краю. Ну и еще всегда держать в поле зрения подходящее дерево. Эти премудрости я постигла во время нашей предыдущей поездки в Канаду, и в Англии я рассуждала о медведях с апломбом величайшего их знатока. Однако наш первый ночлег вне пределов цивилизации представил положение в несколько ином свете. В этом уединенном бревенчатом нужничке, водя дрожащим лучом фонарика по предупреждению о медведях, прислушиваясь к подозрительным похрустываниям в лесу, я радовалась тому, что Чарльз несет дозор снаружи у двери, а на стоянке ужинает канадская семья – отблески их костра так уютно проникали в щели между бревнами! – несомненно, прекрасно умеющая избавляться от медведей.

А через несколько дней мы уже сами заново привыкали к ним. К этому времени мы обосновались в кемпинге «Вапити» в Джасперовском национальном парке, и, если это звучит пресновато, мне хотелось бы указать, что парк занимает 4200 квадратных миль и большая его часть – первозданная глушь, куда забираются лишь сотрудники да наиболее бесстрашные путешественники, термин же «парк» означает только, что все звери, птицы и растения там неприкосновенны и территорию патрулирует лесная охрана. Почти всю ее занимают девственные густые леса, и для предотвращения пожаров все машины на ночь должны парковаться на одной из официальных стоянок.

Поскольку эта наша поездка носила полуофициальный характер, мы надеялись, что для нас сделают исключение. Не тут то было! Не разрешается, сказал егерь. Если позволить одним, того же потребуют все другие, и им придется с утра гасить десяток лесных пожаров. И он выбрал по своей карте стоянку для нас на небольшой расчистке среди зарослей канадской ирги, малины и тополей на берегу реки Атабаски. На расчистке имелись грубо сколоченный стол и очаг – непременная принадлежность всех канадских лесных стоянок… Стол для удобства туристов, очаг – большой железный ящик с решеткой на ножках – единственное место, где разрешается разводить огонь во избежание пожара.

Мы развели собственный огонь, мы состряпали собственный ужин, мы съели его за нашим собственным деревянным столом на берегу Атабаски. В лесу ухали совы. Перед нами бурлила и шумела река. Сквозь деревья мы видели красноватые отблески других очагов. Если отбросить такие дары цивилизации, как стол и очаг, рассуждали мы, так пионеры в этой глуши вполне могли устраивать ночлег в таком вот месте, прислушиваться к шуму реки и прикидывать, что прячется в окружающем мраке.

И мы попали в самую точку, о чем узнали на следующее утро от егеря, который остановился поболтать с нами, пока мы готовили завтрак, и между прочим спросил, знаем ли мы, что находимся на «Ла гранд траверс».

– Вот же он, прямо перед вами! – сказал егерь, указывая на узкую дорогу, которая тянулась по речному берегу всего в нескольких шагах от нашей стоянки.

Мы уставились на нее, не веря своим глазам. «Великий сквозной путь»! Самый знаменитый из торговых путей старой «Компании Гудзонова залива»!

– Блаженной памяти «Газета для мальчиков»! – воскликнул Чарльз. – Только подумать, что мы на «Гранд траверс»!

Я лично росла на «Магните», журнале тоже для мальчиков, но чувства Чарльза были мне понятны.

Именно этим путем в их времена двигались путешественники первопроходцы, торговцы пушниной, старатели… Кто пешком, кто на вьючных лошадях – по этой самой дороге. Вверх по течению через Атабасский перевал в горы и на каноэ вниз по реке Колумбия к океану. Путешествие, на которое уходили недели и месяцы. И наверняка кто то из них устраивал лагерь на этом самом месте.

Это обстоятельство, а также обещание лесничего дать нам проводника в волчий край всего в двадцати милях оттуда, если мы захотим, соблазнило нас остаться в «Вапити». И мы прожили там неделю. Видели несколько медведей и слышали волков. Не видели же мы их лишь потому, что они боятся людей.

Это факт. Жуткие приключенческие рассказы, в которых волки нападают на героя, а он отбивается от них пылающей головней, или гонятся за санями, а герой последним оставшимся у него патроном доблестно сражает вожака, не имеют под собой реальных оснований. Волки, подобно собакам, относятся к людям дружелюбно… то есть если бы им предоставляли такую возможность.

Рассказывают, что в далекие дни, до появления переселенцев, встречи с волками бывали довольно частыми. Путешественник натыкался на волка, спящего на солнечной полянке или под кустом… И в тревоге вскакивал волк, а обнаружив, что его покой нарушил человек, задирал хвост и удалялся мирной трусцой. Индейцы считали волков своими друзьями. Некоторые даже говорили, будто знают их язык и общаются с ними и волки предупреждают их об опасности.

Какой фантастичной ни покажется эта гипотеза теперь, имеются веские ее подтверждения. Фарли Моуэт в книге «Не кричи: “Волки!”», например, сообщает о нескольких случаях, когда эскимосы правильно понимали волков. Так, самец сообщил своей подруге, что охота плохая и он вернется только днем. (Вернулся он, как записал Фарли Моуэт, в 12 часов 17 минут.) В другой раз эскимос сказал, что воющий вдали волк сообщает другому поблизости, что путешественники, двигающиеся с северо запада, пересекают его территорию. Эскимос определил время по сообщению волка, и действительно, именно тогда путешественники достигли лагеря. А волк, которому предназначалось сообщение и который обычно уходил охотиться в северо западном направлении, ушел прямо в противоположную сторону, явно избегая встречи с ними.

В совместимости волка и человека мы убедились еще в прошлую нашу поездку. Проезжая через Монтану по пути в Национальный парк Глейшер, мы остановились в деревушке Сент Мэри, чтобы побывать у резчика по дереву, индейца племени «черноногих». Каждая фигурка была шедевром. Группа вздыбившихся лошадей, пума в прыжке, бегущий олень… Но особенно меня заворожили висевшие на стенах длинные резные панели. Сцены из былой жизни племени, объяснил он. Легенды, которые он мальчиком слышал от бабушки.

Одна из них заставила меня поднять брови. Теперь господствует убеждение, что с индейцами обходились бесчеловечно, что белые были злодеями в дни освоения континента. И в принципе это верно. На панели, однако, индейские воины, прячась за скалой, следили со склона за дилижансом, катящим в клубах пыли по равнине внизу. И один указывал вниз на него, а другой взволнованным жестом созывал остальных, и не создавалось впечатления, что они намерены бежать вниз с плакатами «Добро пожаловать!». Куда больше они походили на любителей прихлопывать мух, следящих за очередной мухой. Мне хотелось спросить, как завершился этот эпизод, но я подумала, что такой вопрос был бы нетактичным. В любом случае мы заговорили о волках. На панелях были и другие сцены.

На одной индейцы охотники возвращались с добычей – навстречу им выбежали мальчики. Двое охотников несли на плечах шест с тушей оленя, а рядом вроде трусила собака с очень гордым видом.

– Хаски? – спросила я, заметив мощную грудь и гривку.

– Волк, – невозмутимо ответил резчик.

Конечно, я знала, что они скрещивали собак с волками. Индейцы и эскимосы издавна привязывали суку в течке на ночь в лесу, надеясь, что с ней спарится матерый волк. Считалось, что щенки у нее будут особенно сильными и выносливыми. Такие помеси были лучшими ездовыми собаками. Но чистокровный волк? Да да, сказал резчик. Охотники приносили волчат домой, отдавали их женщинам, и они росли среди детей. Становились абсолютно ручными и высоко ценились в качестве охотничьих собак. Индейцы никогда не боялись волков. Ужас они внушали белым.

Глава седьмая

Пошло это от переселенцев из Восточной Европы, из густонаселенных стран, где в зимнее время волки, оставаясь без лесной добычи, устраивали налеты на овчарни, где их увиденные мельком темные силуэты, скользящие в чаще, и поверия, что они воруют младенцев, наводили страх на крестьян из века в век… Эти страхи и суеверия иммигранты привезли с собой в Северную Америку. И, увидев волка, они старались его убить. Английские переселенцы, на чьей родине волков уже давно не было, легко переняли убеждения своих соседей. Да и в любом случае для истребления волков имелись веские причины: правительство платило премию за каждого убитого волка, а хорошую волчью шкуру можно было дорого продать.

И волков стреляли, ставили на них капканы, разбрасывали для них отравленное мясо. Рассказывают, что в старину, когда индеец, добыв на мясо бизона или оленя, разделывал тушу, его нередко на почтительном расстоянии окружало кольцо дружелюбных волков, ожидавших, пока он заберет то, что ему требуется, и они смогут попировать на остатках. И в первое время, чтобы получить премию, достаточно было начинить эти остатки стрихнином.

Один наблюдатель в шестидесятых годах XIX века рассказывает, как волки вот так терпеливо ожидали своей очереди, пока мясо отравляли у них на глазах. Был брачный сезон, пишет он, время ухаживаний и выбора партнеров, и среди этих волков было несколько молоденьких самок с их ухажерами, которые беззаботно заигрывали с ними. И они ждали угощения с доверчивостью собак, потому что привыкли получать его еще волчатами. Затем отравитель ушел, и они так же беззаботно принялись за смертоносную приманку.

Однако даже в разгар этой волкофобии находились люди, пытавшиеся отстаивать правду, иногда невольно. Например, человек, путешествовавший по западу Небраски, рассказывал, что как то ночью, когда он спал под открытым небом, его разбудило потыкивание в грудь. Открыв глаза, он увидел, что рядом сидит волк и трогает его лапой, словно собака, старающаяся привлечь внимание хозяина. Он решил, что волк проверял, мертв ли он, прежде чем приступить к полуночному пиршеству. Но соль в том, что волк не бросился на него, а убежал, едва он приподнялся с земли.

В течение многих лет постепенно было установлено, что волк никогда не нападает на человека, кроме тех случаев, когда он загнан в угол, но и тогда лишь в отчаянной попытке вырваться и убежать. Нет ни единого документально подтвержденного случая убийства волком человека в Северной Америке. Вероятно, если бы можно было установить истину, не нашлось бы таких случаев и в Европе.

Что до страха, будто волки нападают на детей, канадский ученый, изучавший волков в неволе, внес ясность и тут. Как то раз любопытный малыш случайно забрался в вольеру с волками. Никогда прежде не видевшими детей. Перепуганные взрослые бросились на выручку (в конце то концов и собака может укусить, если ее дергают за хвост) и увидели, что малыш весело кувыркается с волчатами, а волчица виляет хвостом и облизывает его, будто своего детеныша.

Опровергнуто и представление о волках как о свирепых хищниках, убивающих других животных просто удовольствия ради. Волки убивают, только когда голодны, говорят современные наблюдатели, причем, гонясь за стадом карибу, нападают они на старых и увечных животных, которые отстают от стада, и на самых слабых среди молодняка. И ведь до конца зимы все их жертвы неизбежно погибли бы куда более мучительной смертью, а такое их истребление – это своего рода естественный отбор, обеспечивающий здоровье всего стада. И кстати, все эти животные прекрасно знают, когда волки выходят на охоту, и бегут от них лишь в этом случае. А в остальное время стая может пересечь долину, где пасутся карибу, и те разве что поднимут головы и проводят их ленивым взглядом.

Мы столько наслышались о волках от натуралистов в Джаспере! Например, что волки образуют супружескую пару на всю жизнь, что они – заботливейшие родители и что в каждой стае есть только одна супружеская пара – доминирующие самец и самка, которые и приносят наилучшее потомство; остальные же оберегают волчат и добывают пищу.

Ну, вот мы и были готовы отправиться куда угодно, лишь бы увидеть их.

К несчастью, сказал лесничий, шансов на это крайне мало. Теперь, когда их охраняют, волки начали размножаться, но в парке их пока шесть семь стай. Обитают они в самых глухих его уголках, так что туристы иногда видят их зимой, летом же – никогда. Опыт научил их держаться от людей подальше. Лучшее, что он может предложить, – ночную поездку на их территорию в надежде, что мы услышим их голоса. Наш проводник возьмет с собой запись воя другой стаи, и, если нам повезет, мы услышим, как они отвечают.

Мы отправились туда в субботу, день вообще достопамятный. Большую часть времени мы провели высоко в горах на озере Малинь, где видели, как дикобраз обгрызал объявление о медведях: они взбираются на столбы и грызут доски, потому что краска кажется им очень вкусной. И еще видели семью, устроившую пикник на озере, и их кошку на длиннейшей веревке. (Объявления предупреждают о том, что собаки и кошки ради их же безопасности должны оставаться на поводках в местах, отведенных для пикников, а брать их на лесные тропы строжайше воспрещается.) И наконец, мы увидели первого барибала за эту поездку.

Увидели мы его на полянке, где целую вечность прятались в высокой траве в чаянии увидеть рысь, которая, по словам проводника, иногда посещала эту полянку. Обычно рыси сторонятся людей, но эта и внимания на них не обращает. Лишь несколько дней назад он рассказывал своей группе о лосях, так как они часто посещают озеро Малинь, и вдруг заметил, что его слушатели уставились на что то позади него как завороженные. Обернулся, а позади него тропу переходит рысь! С полнейшей невозмутимостью. Видимо, она тут ходит к озеру, ну а раз люди занимались чем то своим…

Однако рысь в этот день, видимо, гуляла где то еще. Прошло два часа, нас съели комары, но она так и не появилась. Отчаявшись, я встала на ноги и огласила окрестности моей неподражаемой имитацией боевого клича сиамского кота. Дома наша парочка являлась на него бегом. Увы, ни одна рысь не откликнулась на этот вызов. Зато десяток сусликов выскочили из норок, встали столбиками на своих дозорных холмиках и уставились на нас. А через минуту после того, как я умолкла, на поляну вышел медведь.

Суслики исчезли в норках, точно бильярдные шары в лузах. Ну а нам не потребовалось напоминаний о подходящих деревьях. Мы оказались за стволом ближайшего, словно нас притянуло туда резинкой. А я так уже вскинула ногу, примериваясь, достану ли я до нижнего сука в случае надобности. Приняв эти меры предосторожности, мы затаили дыхание и начали наблюдать за медведем.

Он был очень крупный. Вероятно, самец, потому что медведицы обычно ходят с медвежатами. Вообще то барибалы бывают черными, но этот оказался темно бурым с более светлой мордой мучнистого цвета. Если он заметил наше присутствие, то не подал и виду. А просто прошел через поляну особой медвежьей походкой вперевалку и абсолютно бесшумно – вот так бесшумно в музыкальных паузах ступают по сцене балерины. Покачивая головой из стороны в сторону, он близоруко обозревал все вокруг. Потом игриво прыгнул на что то – возможно, суслик выглянул из норки. Короче говоря, он просто шел себе, но мы позади нашего дерева дышать не могли от возбуждения. Наш первый медведь в эту поездку! И встретили мы его не в машине! Заметь он нас, и мы взлетели бы на дерево быстрее белок.

А он даже не посмотрел на нас! Тем не менее всю дорогу до фургона мы без конца говорили о нем, и потом, спускаясь к шоссе Джаспер – Банф по крутому серпантину, на котором только тормоза испытывать, и все время, пока я готовила ужин на берегу озера Медисин. (Закат был великолепный, и мы решили поесть, любуясь им, чтобы, когда вернемся в «Вапити», быть готовыми навестить волков.) Вот почему, поджаривая сосиски, глядя в окно на закат и обсуждая с Чарльзом медведя, я чуть не подожгла фургон.

Вода из кастрюли попала на сковородку, жир вспыхнул – и мгновение спустя по всей плите затанцевали языки пламени. Чарльз спас положение, накрыв сковороду крышкой от кастрюли. Из за недостатка кислорода огонь погас. Однако несколько секунд ситуация выглядела скверной – пламя уже тянулось к занавеске над мойкой. Вот почему, когда волчья экспедиция выехала из «Вапити» в одиннадцать вечера, наш фургон замыкал кортеж. Мы впервые ехали в нем в темноте, и Чарльз сказал, что предпочтет, чтобы никто не сидел у него на хвосте. Фургон ведь не наша собственность. А я чуть было его не подожгла. Но он хотел бы вернуть его в целости и сохранности.

Нам объяснили маршрут. Налево по шоссе Джаспер – Банф. Вверх по дороге к горе Маунт Эдит Кейвел. Через милю на развилке свернуть влево. Заблудиться невозможно, заверил нас проводник. Других поворотов просто нет. И примерно через двадцать миль мы доберемся до озера Лич. Машины припарковываются под деревьями, а он сойдет к воде установить оборудование.

То есть так рисовалось ему. Но жилой автофургон – машина меньше всего скоростная, дорога же шла в гору, и Чарльз вел его медленно, ибо фургон не был нашим, и любовался снежными горными вершинами в лучах луны, и прикидывал, какой зверек перебежал через дорогу впереди… Так что когда мы добрались до озера Лич и я опустила стекло, до нас донеслось крещендо песни волчьей стаи. Причем с гораздо более близкого расстояния, чем я ожидала. Казалось, они совсем рядом, прямо напротив нас на том берегу озера. Йип йип, яп яп, и баритональное соло вожака стаи. Пауза – и вступает хор, довольно мелодично, но почему то приглушенно, пугающе, с надрывающей душу тоской.

– Быстрей! – шепнула я, схватила магнитофон, выскользнула из кабины и на цыпочках поспешила к озеру.

Чарльз выключил фары, подфарники, сунул ключи в карман, соскользнул из своей дверцы и на цыпочках же последовал за мной. Волки завывали, как великолепный хор вагнеровских валькирий, и тут Чарльза осенила очередная идея. Он шепнул, что только сбегает назад и включит задние фонари. Мы же стоим самыми первыми, и если кто то еще подъедет во тьме…

Бесполезно было указывать, что на фургоне рефлекторов хоть отбавляй и в свете приближающихся фар он засияет как рождественская елка.

Бесполезно было спрашивать, кто еще заедет так высоко в горы в подобный час. Чарльз подчинился диктату своей совести и пошел назад. Я пошла с ним. Да, бесспорно, волки встретят меня дружески, но все таки лучше, чтобы при этом присутствовал Чарльз. Ну, он включил фары, а с ними и лампочки, которые, как того требует канадское законодательство, с наступлением темноты очерчивают габариты фургонов. В горной глуши, в двадцати милях от шоссе, мы засияли, как ярмарочная карусель.

Волков это не собьет, сказал Чарльз. Они, конечно, успели навидаться автомобильных огней. И правда, они продолжали выть с тем же энтузиазмом. Ну, он захлопнул дверцу, мы на цыпочках спустились к озеру и поняли, почему наша суета их не потревожила. Слушали мы не ответ местной стаи, а запись, еще только проигрывавшуюся проводником.

Мы присоединились к обществу на берегу, и проводник пустил запись по второму разу. Эффект все равно был потрясающий. Звуки вырывались из динамика, разносились по озеру, и горы отвечали эхом. Йип йип йипанье, протяжные завывания, переливчатые рулады хора, а между ними многозначительные паузы, когда наши настроенные на восприятие уши улавливали вздохи ветра в соснах и плеск маленьких волн, набегающих на песок. И вдруг в такую паузу ворвался грохот и лязг цепей.

Все подскочили.

– Медведь, – прошептал проводник. – Обрабатывает мусорный бак на пикниковой площадке.

Изобретено множество мусорных баков, которые медведю ну никак не вскрыть, – и всегда со временем появляется медведь, посрамляющий ухищрения конструкторов. Этот бак подвешивался на цепях на столбе – с идеей, что он вырвется из лап потянувшегося к нему медведя. Однако этот медведь, по видимому, сумел сорвать крышку, а теперь старался перевернуть бак и вытряхнуть содержимое.

Предположительно это ему удалось. Ни ударов по металлу, ни лязга больше не раздавалось. Снова зазвучал волчий хор, замер, мы прислушались, и на этот раз издалека донесся долгожданный ответ джасперовского вожака, которого затем поддержал хор его стаи. Лесные волки! Да, они правда там во мраке, задирают морды в нашу сторону на каком нибудь скалистом обрыве. Мне не верилось. Я – и слышу вольных волков? Бесспорно, это был самый волнующий момент в моей жизни.

А впрочем, не совсем. Самый волнующий момент наступил несколько позже, после того как проводник предложил отправиться дальше к водопаду у Атабаски. Там мы будем ближе к волкам, хотя, конечно, рев воды будет несколько мешать. Отлично, сказал Чарльз. Мы двинемся последними.

Габаритные огни предпоследней машины уже скрылись за поворотом, когда мы обнаружили, что у нас нет ключей от фургона. Они были заперты внутри его и дразняще свисали под приборной доской, где Чарльз оставил их, когда включил фонари. Виновата, конечно, была и я – твердила, чтобы он поторопился, не то мы упустим волчий вой, – но это не меняло того факта, что мы застряли в горах и шансов, что нас хватятся в ближайшее время, нет никаких. У водопада в темноте никто не заметит нашего отсутствия. Они вернутся в «Вапити»… Возможно, искать нас начнут только утром…

Мы кричали, мы отчаянно сигналили карманным фонариком. Без малейшего толку. Кортеж давно укатил. Мы остались наедине с запертым фургоном, с медведем у озера и со стаей волков в некотором отдалении.

Нет, я не забыла, что медведи безобидны, если не провоцировать их… что волки вовсе не чудовища людоеды, какими их рисуют, а в данном случае и вообще в нескольких милях от нас. Просто мне было бы приятнее, если бы дверцы фургона были отперты.

– Так что же нам делать? – спросила я. – Не можем же мы ночевать здесь. Даже если кто нибудь и появится, дверцу они все равно отпереть не сумеют.

– В отличие от меня, – сказал Чарльз. – Мой охотничий нож при мне.

И как я забыла! Уже много лет, когда бы Чарльз ни шел погулять, нож этот непременно болтался у него на поясе, и порой меня это раздражало. Что подумают люди? Ну когда же он станет взрослым? И от кого он думает обороняться в Сомерсете? От бенгальских тигров?

Никогда больше я не стану издеваться над ножом Чарльза! Я сотни раз проглатывала прежние насмешки, пока светила фонариком, а Чарльз возился с окном. Ему потребовался час, чтобы вставить нож и нажать на защелку, не поцарапав при этом краски. Луч фонарика начинал меркнуть. В кустах у нас за спиной послышался шорох. Медведь пришел полюбопытствовать?

– Влезем на крышу фургона, – ответил Чарльз, когда я спросила, что мы сделаем, если нас навестит медведь.

Я оглядела крышу. Помимо того что она находилась где то высоко высоко, в этом плане имелся еще один огрех. Медведей привлекают запахи пищи, а я от волнения из за вспыхнувшей сковородки забыла опустить вентиляционную трубу. И мне представилось, как мы с Чарльзом взываем с крыши о помощи, а рядом с нами медведь уткнул нос в вентиляционную трубу и сопит от разыгрывающегося аппетита.

Нет, под фургон! Вот что я решила и уже приготовилась нырнуть туда, поскольку шорох явно приближался, и тут Чарльз сказал:

– Готово!

Стекло приоткрылось, он всунул руку и открыл дверцу.

Мы запрыгнули в кабину как кузнечики. Если шуршал и правда медведь, то шум заработавшего мотора заставил его остановиться. Мы не стали задерживаться и убирать вентиляционную трубу, а сразу выехали на дорогу, овеваемые кухонными запахами.

– Фу у у! – сказал Чарльз.

– Что фу у у, то фу у у, – сказала я.

Глава восьмая

Мисс Уэллингтон мы об этом не сообщили. Она настаивала, чтобы мы давали о себе знать, не то она будет очень тревожиться. А потому, зная, что старик Адамс и Кº будут изнывать от любопытства, я писала ей раз в неделю. Но конечно, не о том, как мы взламывали дверцу фургона, а где то рядом рыскал медведь, шурша в кустах. Все равно к тому времени старик Адамс сказал, что просто чудо, как это нас никто не сожрал, а Фред Ферри напророчествовал, что уж в следующий то раз сожрут как пить дать, а Эрн Бигс, несомненно, добавил, что он знавал человека, которого сожрал медведь. И от такого письма мисс Уэллингтон упала бы без чувств на дорожку, сжимая его в похолодевших пальцах.

А потому я сообщила ей, что слышала волчий вой, описала окруженное елями озеро в лунном свете, а также ледник на верхнем склоне горы Эдит Кейвел, который индейцы называют Великим Белым Духом, а также (если бы мы не упомянули медведей, она все равно бы встревожилась в убеждении, что от нее что то скрывают) и про медведя экстраверта, которого мы увидели на следующий день, когда он восседал в озере. В озере Пирамид, чтобы быть точнее, куда мы поехали искупаться. День был жаркий, к тому же воскресный, так что на озере оказалось много народу, поскольку до Джаспера (города) от него всего две мили и оно любимое место купания его жителей. Так что мы никак не ожидали увидеть там медведя, потому что у них нет привычки посещать людные места в дневное время.

Это были обычные площадки для пикников – травянистые расчистки среди деревьев у озера, и почти на всех них уже расположились семьи. Когда мы наконец нашли место, куда поставить фургон, первое, что нас поразило, был вал из мусора высотой по колено, окружавший ближайшую мусорную корзину. Вероятно, из за воскресенья, сказали мы, некому было ее опорожнить. И все таки такое пренебрежение мусором было как то не в духе канадцев.

Мы переоделись в фургоне, искупались, а затем я вернулась приготовить чай, а Чарльз продолжал блаженно созерцать, лежа на спине, гору Пирамид. Я как раз спускалась спиной вперед по лесенке с чайником и чашками, как вдруг он примчался вне себя от волнения. Медведь расшвырял весь этот мусор! Он обходил все пикниковые площадки вокруг озера и переворачивал бачки и корзины. Один пловец в озере только что рассказал ему! Поставив чайник – в Англии мы же можем пить столько чая, сколько захотим! – мы натянули свитера и брюки и сами направились в обход озера. И надо сказать, что медведь постарался!

На площадке, соседней с нашей, он разделался с большим пакетом булочек. Они только только положили булочки на стол, рассказали нам люди, и пошли к багажнику принести остальные припасы. Обернулись, а он тут как тут!

– Попрыгали в машину, как зайчики, – ответил мужчина, когда я спросила, что они предприняли. – Даже багажник не захлопнули.

Медведь съел булочки, заглянул в пустой багажник… Припасы они захватили с собой.

– Только потому, что держали их в руках, – признался он, – и от страха не выпустили.

Затем медведь отправился на соседнюю полянку, где ему повезло меньше. Они еще не занялись едой, а только успели привязать своего пестрого котенка к дереву и поставить перед ним блюдечко с молоком. Увидев медведя, они схватили котенка и нырнули в машину, даже не отвязав веревку от дерева.

Медведь, слизнул кошачье молоко и пошел своей дорогой. На третьей полянке, где едой даже не пахло, он только взглянул на незапасливых людей и пошел дальше. На четвертой он съел тарелку ветчины и закусил маслом. В пятом случае ему достался слоеный торт. Он обходил посетителей озера с неуклонностью поездного контролера, а заодно переворачивал мусорные бачки. Мы нагнали его уже за расчистками, отведенными для пикников, где куполообразная скала указывала на конец дороги. И, завершив столь плодотворный обход, он теперь прохлаждался в озере, сидя в воде и сложа лапы на животе, этакий патриарх во главе стола. Он смотрел на купающихся в отдалении без страха и злобности, а так, будто был членом семьи и видел их всех каждый день.

Но конечно, допускать подобное никак нельзя. Когда в национальных парках медведи находят такой способ лакомиться и начинают панибратствовать с людьми, их усыпляют и на вертолетах увозят в какое нибудь глухое место и выпускают там, пометив, чтобы в случае возвращения их удалось бы узнать. Им дается три шанса. Если же медведь возвращается в четвертый раз, его вынуждены пристрелить. Медведь, перестающий остерегаться людей, всегда потенциально опасен. В один прекрасный день, клянча угощение, он может рассердиться и напасть. Этот медведь на озере Пирамид прежде подобных обходов не устраивал. Видимо, он только что додумался до этого. Оставалось надеяться, что у него хватит ума сбежать при появлении егеря и больше таких налетов не повторять.

На следующий день мы покинули «Вапити». Подобраться к волкам ближе, чем нам это удалось на озере Лич, шансов, по видимому, не было, а до края гризли путь предстоял долгий. В области между Джаспером и Банфом гризли порой встречаются, но обычно только весной. Чтобы попытаться увидеть их летом, нам предстояло добраться до Уотертон Глейшера. А там следует держать ухо востро, предупредил нас один из джасперовских егерей. Мы читали «Ночь гризли»?

Да, читали. Уотертон Глейшер – национальный парк на границе Альберты с Монтаной. За шестьдесят лет его существования никто ни разу не пострадал там от медведя серьезно, а затем в 1967 году две девушки были растерзаны за одну ночь. Произошло это в монтанской части. Одна погибла на озере Траут, другая в девяти милях оттуда в домике Гранит парка. В обоих случаях девушки были не одни, и имело место нарушение важнейших правил. На озере Траут, например, туристы взяли с собой щенка, и его запах, несомненно, чувствовался на всех них, а особенно на погибшей и ее подруге, так как они несли щенка на руках, когда он уставал. В Гранит парке спасатели, разыскивавшие унесенную, нашли на тропе обертку от шоколадного батончика и пакетик сластей. Видимо, она взяла их в спальный мешок, когда забралась туда, а запах сладкого медведь чует лучше всякой ищейки – ведь он готов терпеть укусы разъяренных диких пчел, лишь бы добраться до меда.

Могли сыграть роль и другие факторы. Лето было чрезвычайно жаркое, с частыми грозами и лесными пожарами. Одного этого могло оказаться достаточным: ведь гризли не отличаются уравновешенностью нрава. Толковый словарь указывает, что глагол «гризл» является синонимом «ворчать», и, как ни странно, добавляет, что происхождение слова неизвестно. Хотя всякий, кому довелось услышать глухое угрожающее рокотание медведя гризли, ни на секунду не усомнился бы в том, откуда этот глагол взялся. «Точно медведь с головной болью» – есть и такое присловие.

Медведь у озера Траут все лето допекал и гонял туристов. Когда после трагедии его выследили и застрелили, он оказался очень старым, исхудалым, со стертыми зубами. Устраивать налеты на стоянки и грабить рыболовные верши ему было легче, чем охотиться, и в роковую ночь, помимо аппетитных запахов готовящегося ужина, на него подействовал запах собаки, исходивший от девушки в спальном мешке.

В Гранит парке за домиками, в которых ночевали туристы, тянулся овражек. Туда сбрасывались остатки еды, и гризли постоянно приходили подъедать их. Известно было, что их тропа проходит поблизости от кемпинга, предназначенного не для автомобилистов, поскольку до шоссе оттуда мили и мили. Там в спальных мешках ночевали под открытым небом пешие любители природы, и, хотя медведи постоянно проходили вблизи, они ни разу ни на кого не нападали. До той ночи, когда девушка забрала в спальник шоколадный батончик и гризли захотел его попробовать.

Да, мы читали «Ночь гризли» Джека Олсена. У нашего костра в «Вапити», и волосы у нас стояли дыбом. Ну что нас тянет в то самое место? Однако книга показывает и другую сторону медали. С точки зрения самого великолепного животного Северной Америки, неумолимо обрекаемого на вымирание. Сотни бульдозеров вторгаются на его исконные земли, и даже в парках у него нет собственного места. Люди по доброй воле отправляются в край гризли, чтобы посмотреть хотя бы на одного, но стоит ему повести себя угрожающе – и они требуют, чтобы его пристрелили. По мнению экспертов, полное исчезновение диких гризли – только вопрос времени. Черника и малина будут по прежнему созревать на склонах гор, но уже не будет огромных горбатых медведей, чтобы ими лакомиться.

И пока еще оставалась такая возможность, мы очень хотели увидеть гризли – с полным уважением к его правам. А потому мы поехали через Альберту на юг в Уотертон Глейшер.

По дороге до Банфа мы насмотрелись на барибалов на травянистых обочинах, где они трудолюбиво раскапывали муравейники (они едят этих насекомых, привлекаемые сладким вкусом муравьиной кислоты) или сидели на задних лапах, точно огромные мягкие игрушки, и смотрели, как мы проезжаем мимо. Иногда барибал вперевалку переходил шоссе перед машиной в гордой уверенности, что люди уступят ему дорогу. Медведи как будто понимают, что в парках им ничто не угрожает, что туристам нравятся их выходки.

В каждом кемпинге, где мы останавливались, имелся свой запас медвежьих историй. В Рэмпарт Крике нас угостили свежайшим, потрясающим случаем, произошедшим как раз накануне. Какие то туристы устроились спать прямо в машине, а все их припасы хранились в лодке, которую они буксировали. Она была под тяжелым парусиновым чехлом, который они, видимо, считали медведеустойчивым. Однако чехол не устоял против того медведя, который устроил обход кемпинга в эту ночь. Он разодрал парусину, точно целлофан, залез в лодку, объелся сухарями, беконом, сливочным маслом, а затем, к вящему своему восторгу, обнаружил, что лодочный прицеп снабжен пружинящими рессорами. Когда на рассвете ритмический скрип разбудил спавших по соседству и они выглянули из своих машин, то увидели медведя, взлетающего в лодке вверх вниз, словно на батуте; машина перед прицепом тоже покачивалась, а внутри ее хозяева, убаюканные, как в колыбели, все еще крепко спали.

– И проснулись, – закончил рассказчик, – только когда медведь ушел и кто то постучал им в стекло. Жалко, что они не остались еще на ночь, на этого медведя в лодке стоило посмотреть!

Как и на медведицу, о которой нам рассказали в Банфе. Она научила своих медвежат поворачивать краны дождевателей на гольфовом поле и принимать душ в жаркие дни. И каждый такой день они весело бежали за ней от девятой до четырнадцатой лунки, поворачивая все краны на своем пути. Мамаша, несомненно, знала, что, позволь себе это взрослый медведь, его тотчас бы подцепили с вертолета и увезли подальше. Но кто мог устоять перед забавными медвежатами? А это означало, что и ей удастся понежиться под водяными струями. Да, признал рассказчик, дерн вокруг немножечко раскисал, но администрация клуба нашла выход: они наняли мальчишку, чтобы он следовал за медведями на почтительном расстоянии и отключал воду, едва те завершали водные процедуры.

Мы выслушивали истории за историями, иллюстрировавшие ум и находчивость медведей. Например, медведь, который столкнулся с туристом пешеходом – предположительно впервые, – и турист, сбросив рюкзак, забрался на ближайшее дерево. И пока медведь рассиживался под деревом, поглощая присвоенные бутерброды и шоколад, его осенила блестящая идея. С этих пор – пока его таки не увезли на вертолете – он заделался разбойником с большой дороги: прятался за кустом, выскакивал на пеших туристов в надежде, что они побросают рюкзаки. В том, что это проделки одного медведя, никто не сомневался, так как прятался он всегда за одним и тем же кустом, и в конце концов его начали узнавать. Он был абсолютно безобиден – если намеченная жертва не бросалась бежать, он улепетывал сам. Но его пришлось увезти – туристы жаловались, что он рвет рюкзаки.

Еще об одном примере сообразительности (то есть если это произошло на самом деле) нам поведал егерь, рассуждая о проблеме мусорных баков. По его мнению, сказал он, медведи с любым справятся. Подучить их, так они хоть на электростанции дежурить смогут. Кто то изобрел бак с наклонным желобом, так они наловчились приподнимать крышку головой, а лапу запускать внутрь – у взрослых медведей они длиннющие. Ну, так в Йеллоустонском парке в США придумали мусорный бак, каких еще не бывало. Чтобы его открыть, надо было нажать на рычаг сбоку, одновременно надавив на педаль, и некоторое время йеллоустонские медведи ничего с такими баками поделать не могли. Как, к несчастью, и туристы, которые принялись складывать мусор возле. А в довершение всего как то ночью сотрудник парка увидал, что медведь стоит перед баком, наступив задней лапой на педаль, передней правой жмет на рычаг, а левой выгребает содержимое.

– Наверное, подглядывал за людьми, – сказал егерь, когда я спросила, каким образом медведь до этого додумался.

– Правда? – спросила я с некоторым сомнением.

– Чистая правда, – ответил егерь. Но, как я упомянула, у нас остаются кое какие сомнения.

Что же касается подражания, то тут он был прав. Животные – от природы завзятые имитаторы, и в одном кемпинге всех допекал молодой лось, который явно подглядывал за медведями. Они не могли найти другого объяснения его манере постоянно опрокидывать мусорные баки. При нормальных обстоятельствах лось и близко к кемпингу не подойдет.

Олени – другое дело. В «Вапити» огромный светло песочный самец с рогами как рождественская елка постоянно принимал солнечные ванны на одной и той же расчистке рядом с большим автофургоном. Люди почти весь день отсутствовали, и он возлежал там, будто сторожевой лев, – это Его Поляна, говорил он своей позой, и фургон тут стоит с его разрешения. Лоси совсем другие. Они предпочитают избегать людей и в то же время очень раздражительны. Рассерженный лось бросается в атаку, точно взбесившийся бык. И опасны не его широкие в выемках рога, а острые как бритва копыта. Эти копыта способны располосовать горло другого животного, вспороть человеку живот или пробить спину в мгновение ока. А потому, сказал егерь, этого лося придется убрать. Ведь туристы по большей части убеждены, что остерегаться следует только медведей, и рано или поздно кто нибудь попытается его приласкать. Он уже загнал женщину в ее фургон, потому что у нее кончился хлеб, которым она его угощала, и, видимо, беря пример с медведя, за которым подглядывал, он начал забирать еду прямо со столов на расчистках.

А он всего лишь лось, и вертолетом его вывозить не станут – просто пристрелят, а все сотрудники очень к нему привязались и теперь швыряют в него поленья, чуть увидят. Так, чтобы не ушибить его, а только напугать.

Мы с Чарльзом не любители вставать ни свет ни заря, а именно в этот час, когда бдительные сотрудники еще спят, его видели в кемпинге люди по дороге к умывальне, и поэтому более или менее близко нам довелось наблюдать его всего один раз в сумерках, когда мы сидели на лекции. Обычно их устраивали под открытым небом, но в этот вечер со Скалистых гор дул ледяной ветер, и мы собрались в общей кухне – длинном бревенчатом сарае со столами, скамьями и большой, топящейся дровами плитой для тех, кто путешествует налегке. Сотрудник уложил поленья в топку, на плите в двух больших кофейниках варился кофе, мы только что посмотрели фильм о толсторогах, и разговор, как обычно, зашел о медведях. У каждого сотрудника парка имелся свой запас медвежьих анекдотов, которые собравшиеся готовы были слушать, на какую бы тему ни читалась лекция. Этого лектора однажды, когда он исследовал необитаемые места в Уотертоне, загнал на дерево гризли и принялся в ярости раскачивать ствол. Есть у гризли такая манера, и, говорят, они выворачивают с корнями не такие уж тоненькие деревца. Однако это дерево устояло, и через некоторое время медведь удалился. И намного быстрее, чем рассчитывал рассказчик, а потому, успев научиться осмотрительности, он не стал спускаться. И к лучшему, потому что гризли почти тут же вернулся в сопровождении еще одного гризли, сообщил рассказчик. И они принялись трясти дерево уже вдвоем!

Тут на него посыпались обычные вопросы: так как же ему удалось спастись? Гнались ли за ним медведи? Что бы он сделал, вывороти они дерево? И тут в сумраке снаружи затрещали ветки. С быстротой молнии лектор метнулся к двери, а затем к плите и схватил полено. Никто за ним не последовал: все решили, что на запах кофе явился медведь, и кому, как не сотруднику парка, знать, как с ним разделаться.

– Пшел! Пшел отсюда! – завопил он и швырнул полено в темноту. Вновь раздался треск веток, удаляясь в сторону леса, и все вздохнули с облегчением. Все, кроме нас, потому что лектор вернулся и объяснил, что это опять был этот проклятый лось. Мы с Чарльзом, как ни старались, еще не видели ни одного лося.

Глава девятая

А когда мы все таки увидели лося, совершенно случайно и до того близко, что задним числом я поражаюсь, до чего мы рисковали, фотографируя его как безумные, но зато у нас есть доказательства, что это действительно произошло.

Мы уже видели вапити, чернохвостых оленей и толсторогов, мы видели столько барибалов, что потеряли им счет, и еще мы видели беркута, которого Чарльз углядел в бинокль на скале над озером Эмеральд. А кроме того, в чаянии лося мы часами поджидали у лизунцов, отдавали себя на съедение комарам у болотистых оконечностей озер, прятались за стволами в тех уголках леса, где они паслись (так, во всяком случае, нас заверяли), но так и не сумели увидеть хотя бы одного.

А впрочем, я не думала, что в этой встрече может быть что то особенное. Судя по фотографиям, лось был попросту крупным, неуклюже сложенным оленем. Безобразно карикатурный из за огромного носа, смахивающего на футбольный мяч. И настолько плодовитый, если верить книгам, что в этих краях число лосей почти не уступало числу рогатого скота. И только потому, что нам не удавалось его увидеть, встреча с ним обрела такую важность. Но когда она все таки произошла…

К этому времени мы уже порядочно попутешествовали. Побывали в Британской Колумбии, пересекли Великий водораздел, перебрались через реку Кикинг Хорс и прошли пешком по следам истории по железнодорожным путям вниз по каменистым склонам Биг Хилла. Сколько раз мы пели «Сорвался поезд под уклон, и он гудел, и он гудел» и даже ни на секунду не задумывались, что это действительно произошло с реальным поездом на крутом склоне в Британской Колумбии, и нам в голову не приходило, что в один прекрасный день мы окажемся на месте этого происшествия и увидим внизу опрокинувшийся паровоз. Во всяком случае, один из паровозов. Видимо, случалось это не так уж редко.

В восьмидесятых годах прошлого века, когда строилась Канадская Тихоокеанская железная дорога через всю Канаду, инженеры обнаружили в обрывах перевала Кикинг Хорс залежи цинковой руды, необходимой для производства латуни, и там быстро вырос большой рудничный поселок. И вместе с железнодорожными рабочими в поселке по соседству рудокопы образовали одно из тех буйных сообществ, форпостов цивилизации, которые описаны в стольких романах, – мирок бесшабашных молодчиков, тративших свои заработки на выпивку и азартные игры. Мирок, где не было места женщинам.

Человеческая жизнь ценилась так дешево, что они играли даже на нее. Они бились об заклад, заложил ли человек, бросивший работу на прошлой неделе, последнюю динамитную шашку в забое или нет. А если да, забьет ли тот, кто занял его место, костыль в нее или нет. Сумеет ли машинист остановить поезд на спуске, если он сорвется с тормозов. А сами машинисты заключали пари, какое расстояние они сумеют преодолеть вверх по склону, не подбрасывая топлива.

Теперь внутрь горы пробит спиральный туннель, но прежде Биг Хилл был одним из самых опасных перегонов на Западе. Таким крутым, что от главного пути ответвлялись три запасных, чтобы в случае необходимости машинисту было куда свернуть. Если поезд начинал катиться вниз слишком быстро и единственный ручной тормоз не срабатывал, машинист пытался воспользоваться такой веткой у стрелок, где стрелочник дежурил круглые сутки. Если он определял, что поезд спускается нормально, то переключал стрелку, если же нет, он оставлял ее в открытом положении и машинист сворачивал на ветку. Но если поезд успевал развить слишком большую скорость, это помогало мало – паровоз несся по ней так, что сходил с рельсов. Но, как объяснил нам местный историк, «они не загромождали главный путь».

Он же показал нам под откосом среди бурьяна проржавевший паровоз, так и не лишившийся старомодной высокой трубы и остатков деревянной решетки скотосбрасывателя. И он же показал нам чуть дальше внушительную скалу, расколовшуюся пополам, когда в нее ударился другой сошедший с рельсов паровоз, – на ней еще видны пятна копоти и масла. И он же рассказал нам историю, которая не была переложена в песню, – историю о машинисте, который повел свой паровоз вверх по склону, заключив самое дерзкое пари из всех.

Поспорив, что он одолеет подъем без остановки (до тех пор пределом была половина склона), он развел пары, завинтил предохранительные клапаны – хотя нормально, чем сильнее поднималось давление в котле, тем шире их открывали, – заключил еще пару пари и повел паровоз на подъем.

– И как высоко он поднялся? – спросила я.

– Куда выше, чем рассчитывал, – был ответ. – На полпути чертов котел взорвался. И найти удалось только его золотые часы, и то в трех милях отсюда.

Естественно, все это происходило до того, как через Скалистые горы было открыто движение пассажирских поездов, – еще в те дни, когда железная дорога только строилась и паровозы были узкоколейными. Тем не менее и позднее на Биг Хилле произошло несколько катастроф с товарными поездами, нагруженными рудой, и в 1905 году началась постройка спирального туннеля. Закончена она была в 1910 году, и поезда проходят через него за четыре минуты, оповещая об этом свистками, наводящими жуть. Свист поезда, проходящего через перевал Кикинг Хорс, – один из самых тоскливых звуков, какие можно услышать в Канаде. Чарльз запомнил его еще в шестилетнем возрасте, когда его везли из Нью Брунсуика в гости к тете в Ванкувер.

Мы записали свистки на пленку, нашли себе на память гладкую круглую палочку известняка – их высверливали для закладки динамита, после чего, полные мыслей о поездах, сорвавшихся с тормозов, о стихах Роберта Сервиса и (это касалось только Чарльза) воспоминаниями о днях, когда ему было шесть лет, мы вновь переехали реку Кикинг Хорс – Брыкающуюся Лошадь, как ее назвал человек, нанесший ее на карту, в честь лошади, которая сбросила его в воду, – и вернулись в Альберту. И почти сразу же встретились с лосем.

Вот так, без всяких хлопот. «Обязательно остановитесь, если увидите машины у обочины, – предупредил нас сотрудник парка в Джаспере. – Это значит, что кто то увидел что то интересное».

И когда мы увидели три машины на обочине шоссе в Банф, Чарльз притормозил, и, пока он маневрировал, чтобы припарковать фургон (фургон ведь был не наш, и Чарльз всегда проявлял крайнюю осторожность), я выскочила, вооружившись фотоаппаратом, и на цыпочках устремилась к деревьям. Не помню, что именно я думала увидеть. Во всяком случае, не медведя – не то люди остались бы в машинах, но машины были пусты. Оленя? Олениху с парочкой пятнистых оленят? В лесах они никого не подпускали к себе близко, но в парках были гораздо менее пугливыми.

Как и огромный лось, который, когда я обогнула вторую ель, оказался на поляне прямо передо мной. Безобразен?! Глянцевитая черная шерсть, высота добрых семнадцать ладоней, изящнейшие задние ноги, как у скаковой лошади… Лось – несравненный красавец! Если бы мы встретились не в парке, лось тут же обратился бы в бегство. Да и в парке они чаще всего убегают. Но у этого, несомненно, достало ума понять, что здесь люди всего лишь смотрят на него, а потому он продолжал ощипывать ветки.

И позволил мне фотографировать себя, не обращая внимания на щелчки фотоаппарата, и переходил с места на место с величавостью монарха леса, каким он и был. Чарльз, благополучно припарковав фургон, подкрался ко мне сзади и шепнул:

– Бога ради, как ты могла подойти так близко! Тебя же предупреждали, что они опасны! – И добавил, глядя на лося, который застыл, словно позируя художнику анималисту: – Быстрей! Это надо снять. Дай аппарат!

Все получилось отлично. Теперь к лосю между деревьев подкрадывались другие люди – трое или четверо, – держа фотоаппараты на уровне глаз. Нам очень повезло. Чарльз притормозил точно напротив лося, так что я вышла прямо на него, пока остальные крались наискосок. Да, очень повезло, потому что первым крался толстячок с кинокамерой, и едва лось услышал ее жужжание, как с неторопливым достоинством начал удаляться. Толстячок поспешил за ним. Лось продолжал удаляться. Толстячок следовал за ним шагах в шести, увлеченно жужжа кинокамерой.

– Счастье, что лось ручной, – сказал кто то из опасливых фотографов. – Ух как этот жирняга улепетывал бы!

Только лось ведь вовсе не был ручным, а всего лишь терпеливым. И вскоре ему надоело отступать, он опустил рога и ринулся в атаку. Так что жирняге пришлось таки броситься наутек. Вижу словно сейчас, как он в рубашке в красную клеточку и шортах мчится между деревьями, а камера и сумка с принадлежностями летят на своих ремнях горизонтально за его плечами. Ну просто кадр из фильма Мака Сеннета, в котором все друг за другом гоняются. И лось, наклонив голову, нагоняет его.

К счастью для толстячка, лось сохранил хорошее настроение и бежал вполсилы, точно лошадь, отгоняющая надоедливую собачонку. Затем, когда толстячок – и поделом ему! – очутился на древесном суку, лось неторопливо удалился в лес. Величавый черный силуэт слился с деревьями и исчез.

– Жалко, что у нас не было кинокамеры снять, как удирал этот толстяк, – сказала я.

– Черт! – восторженно воскликнул Чарльз. – Какого лося мы увидели!

Потом мы видели их еще несколько. Но всегда вдали – на болоте или на расчистках по берегам озер. Но не такого красавца и не с такого сказочно близкого расстояния. Нам выпал один шанс на миллион.

Как и в случае с росомахой. Однако эта встреча была еще в будущем. А пока наш желто белый фургон с розовой розой, эмблемой Альберты, на номерах доставил нас лишь с редкими аварийными остановками, когда в жилом помещении у нас за спиной распахивалась дверца какого нибудь шкафчика и из него вываливались либо сковородки с нижней полки, либо консервы с верхней (единственный недостаток, который нам удалось обнаружить в нашем фургоне: ненадежные задвижки на дверцах)… доставил нас в Банф по берегу красивейшей реки Боу в Калгари, а оттуда на юг по шоссе, заменившем старинную дорогу на Форт Маклеод, и круто на запад в предгорья Скалистых гор.

Теперь мы оказались в знакомом краю. Вот то самое место, где в прошлый наш приезд мы остановились полюбоваться хребтами при луне и перед нами на дорогу вышел койот. А впереди на пересечении нескольких дорог стояла небольшая белая школа, обшитая тесом… Не на деревенской улице, где вроде бы место школе, а в безмятежном одиночестве на склоне.

На белой деревянной колоколенке все еще висел школьный колокол, теперь хранящий безмолвие, а внутри красовалась большая пузатая печка, которая зимой согревала единственный класс. Сколько детей учили тут уроки – над ручьем с бобровой плотиной! Сколько взрослых чаепитий и молитвенных собраний видели эти стены в дни, когда до ближайшего города можно было добраться только на лошадях! Уже много лет школа стояла пустая, но окрестные жители берегли ее как любимую достопримечательность.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Стоимость полной версии книги 5,99р. (на 15.07.2014).

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.